Переднеазиатский сюжет охоты и его цитаты в скифо-сибирском искусстве

Поиск переднеазиатских параллелей образцам скифо-сибирского искусства является одним из наиболее плодотворных направлений изучения скифской культуры. Придерживаясь данной традиции, есть возможность обратить внимание на один сюжет переднеазиатского искусства, цитаты которого могут быть обнаружены на эталонных образцах скифо-сибирского искусства. Термин “цитата”, обоснованный В.Г. Лукониным и применяемый многими исследователями наиболее соответствует проводимым далее сопоставлениям, поскольку способен охарактеризовать количественный и качественный аспекты аутентичности воспроизведения оригинала¹.

На печатях митаннийского стиля середины II тыс. до н.э. известен сюжет охоты человека на диких копытных (оленей, козлов), причём орудием охоты человека может быть тяжёлая палка или лук и стрелы, а объект охоты изображается либо в момент, предшествующий нападению человека либо в момент преследования его человеком (рис. 2-4). В каждом из случаев можно говорить о кульминационной фазе охоты, определяющей её исход, а именно о моменте внезапного нападения на отдыхающих животных и о моменте решающего выстрела по быстро убегающей цели. В первом варианте также имеет значение место действия, которое обозначается с помощью орнамента в виде переплетёной ленты, располагаемого рядом с фигурами копытных, при этом в центре каждой петли орнамента изображена точка. Рассматриваемый орнамент известен в Передней Азии с IV тыс. до н.э. и может интерпретироваться как условное изображение водоёма, пригодного для целей орошения (рис. 1). На печатях митаннийского стиля этот орнамент в контексте с указанными персонажами может обозначать место водопоя диких животных, т.е. наиболее удобное место для охоты.

Эталонным памятником искусства этапа сложения скифского звериного стиля является топор-секира из Келермесского кургана 1 раскопок Д.Г Шульца (рис. 5). Обух топора-секиры декорирован тремя образами: человека с топором в руке на узких гранях обуха, пары козлов, оперевшихся передними ногами о дерево и поедающих его листву на широких гранях обуха, и пары лежащих и оглядывающихся козлов на торце обуха (рис. 6,7). Объединив в контекст все три образа, полученный сюжет можно убедительно интерпретировать как сцену, изображающую охотника, подкрадывающегося к стаду отдыхающих диких козлов. На обеих сторонах проушной части топора изображено по одной фигуре козла и оленя, лежащих с подогнутыми ногами, которые дополняют рассматриваемый контекст². Боевая часть топора не имеет золотой обкладки и, по-видимому, не была декорирована. Декор рукояти топора интересен обилием фигур зооморфных персонажей, одни из которых способны охотиться, другие в природе выступают только как объекты охоты, третьи, в частности, взнузданный конь, могут быть и средством охоты и объектом охоты в случае, если потерян хозяин, на что указывает расположение фигуры коня среди фигур диких животных и характерное для остальных копытных подогнутое положение ног, наиболее соответствующее состоянию отдыха³. Фигура оленя с подогнутыми ногами изображена на верхнем слегка выпуклом торце рукояти, который опоясан ободком орнамента в виде переплетённой ленты с точкой в центре каждой петли, этот же орнамент в плоскости лезвия топора, разделяет поверхность рукояти на два вертикальных фриза (рис. 8). Ранее обращалось внимание на возможное значение указанного орнамента в контексте сцен охоты, изображённых на печатях митаннийского стиля, в случае топором-секирой из Келермесского кургана 1 раскопок Д.Г. Шульца речь, по-видимому, нужно вести о цитате всего сюжета или, по меньшей мере, о полном их контекстном совпадении с незначительными вариациями и дополнениями в иконографии, объяснимыми культурной спецификой самого предмета. Отмечаемая многими исследователями сюжетно-стилистическая близость декора келермесского топора-секиры с декором предметов из Зивие указывает направление поиска непосредственных прототипов сюжета, представленного на этом предмете⁴. Учитывая церемониальный характер топора-секиры и сюжет, на нём изображённый, сам предмет, вероятно, обладал свойством атрибута в церемонии ритуальной охоты, что не противоречит его функции парадного оружия.

Сюжет охоты человека на диких копытных у водопоя представлен на псалии из Амударьинского клада (рис. 10). В круглое пространство поверхности предмета вписана композиция, изображающая загонную охоту трёх всадников на двух оленей и двух диких козлов, в которой всадник, находившийся в укрытии неожиданным появлением вспугивает зайца, который изображён бегущим под копыта диких козлов. Композицию по краю предмета окаймляет орнамент в виде переплетённой ленты с точкой в центре каждой петли. Все персонажи композиции представлены и на келермесском топоре-секире, исключение составляет лишь то обстоятельство, что на псалии из Амударьинского клада изображена верховая загонная охота.

Из Келермесского кургана 4 раскопок Д.Г. Шульца происходит золотая пластина прямоугольной формы, декорированная в центральной части 24 тиснёными изображениями лежащих оленей и по краям длинных сторон 32 изображениями стоящих пантер в большем масштабе к натуральной величине персонажа, интерпретируемая предположительно как обкладка горита (рис. 9). Обратить внимание можно на тот факт, что на рукояти рассматриваемого ранее топора-секиры также изображены только представители фауны, в том числе хищники, один из которых изображён стоящим. Не вызывает сомнения, что в каждом из случаев на предметах изображена ставшая традиционной и специально акцентируемая в скифской культуре классификация представителей фауны на хищников и травоядных. На золотой пластине изображены наиболее яркие представители двух названных групп фауны, которые способны в природе эффективно соперничать друг с другом. Особенности расположения изображений на поверхности предмета, вероятно, отражают поведенческие особенности копытных и хищников, соответственно, для первых стадный образ жизни и стремление к открытому пространству, для вторых медленное выслеживание добычи с целью окружить её и внезапно напасть. Основной аспект соперничества травоядных и хищников - тема охоты вторых на первых. Изображение сцены охоты на предмете экипировки воина, вероятно, указывает на то, что горит в массивной золотой обкладке вместе с луком и стрелами также имеет отношение к церемонии ритуальной охоты, являясь наряду с топором-секирой одним из её атрибутов. Ранее отмечалось, что орудием охоты на оленя в сценах, представленных на печатях митаннийского стиля, может быть и лук со стрелами. В связи с чем следует предположить, что единственным важным критерием при выборе орудия охоты в рассматриваемых случаях была его эффективность с точки зрения достижения благополучного результата охоты.

Среди предметов раннескифского времени близкий аналог композиции, представленной на золотой обкладке горита из Келермесского кургана 4 раскопок Д.Г. Шульца можно обнаружить в восточной части скифо-сибирского мира, а именно на рукояти бронзового ножа из раскопок Л.Р. Кызласова на р. Туран в Туве (рис. 14). Доминантное положение в композиции занимает скульптурная фигурка стоящей пантеры, выполняющая функцию навершия рукояти, на боковых сторонах рукояти ножа представлен вертикальный фриз из 4 рельефных изображений оленя в экспрессивной позе с вытянутыми вниз ногами. Контекст композиции позволяет интерпретировать её как изображение сцены охоты, а предмет относить к числу имеющих ритуальное значение.

Фриз, состоящий из однотипных изображений фигуры бегущего оленя, является основным элементом декора оленных камней монголо-забайкальского типа, причём каждая каменная стела изображают фигуру воина со всеми необходимыми атрибутами, в том числе, с топором, луком в горите, кинжалом, щитом и т.д. (рис. 11,12). В докладе на конференции “Степи Евразии в древности и средневековье” памяти М.П. Грязнова, текст которого не вышел из печати, американская исследовательница скифо-сибирского искусства Э. Якобсон на основании вышеназванных фактов высказала точку зрения о том, что на оленных камнях представлен сюжет охоты воина на оленей. В то же время Д.Г. Савинов связывает фризовое расположений фигур оленя на оленных камнях с идеей реинкарнации, к которой близки изображения в виде композиции “сегнерово колесо”, где протомы животных расположены радиально относительно общего центра, и которые известны по материалам петроглифов, в том числе в пределах ареала распространения стиля оленных камней⁵. Точка зрения Д.Г. Савинова объединяет идею реинкарнации и культ плодородия, которые, по мнению автора, служат обоснованием обрядовых действий, необходимых для восполнения стад, как условия благополучия кочевников⁶. Представленные точки зрения в принципе не противоречивы, поскольку обрядовым действием, направленным на восполнение стад, мог быть ритуал охоты, в котором участвовали мужчины-войны, и который первоначально относился только к стадам диких животных. Подобный архаичный ритуал мог существовать и в кочевом обществе, контаминируясь с воинскими ритуалами, примеры которых известны благодаря свидетельствам Геродота.

Сюжет охоты на оленя появляется в эпоху поздней бронзы вместе с самой традицией установления оленных камней, генезис которой, вероятно, восходит к камням-обелискам, открытым в памятниках андроновской культуры и в памятниках поздней бронзы Восточного Казахстана⁷. В таком случае нельзя исключать западного и, в конечном счете, переднеазиатского происхождения сюжета охоты воина на оленя или в трактовке, представленной на оленных камнях монголо-забайкальского типа, охоты воина на стадо оленей. Образ бегущего оленя, в том числе, в сценах охоты на него диких хищников представлен также на оленных камнях саяно-алтайского типа, в петроглифах раннескифского времени, в сериях нашивных оленных блях из погребальных памятников скифского типа. Вероятно, во всех перечисленных случаях изображён престижный объект охоты и, не менее вероятно, что охота у кочевников-скотоводов продолжала оставаться одним из способов пополнения запасов пищи, одновременно выступая в качестве ритуала, необходимого для установления и подтверждения престижа мужчины-воина.

По свидетельству Ксенофонта в державе Ахеменидов царская охота была важным государственным делом: “Когда царь выезжает на охоту - а делается это несколько раз в месяц - он берёт с собой половину стражи. Выезжающие в поле вместе с царём должны иметь при себе лук и около колчана меч в ножнах или секиру, кроме того, ещё плетёный щит и два копья, из которых одно метательное, а второе, если надо, употребляется для рукопашного боя. Если персы считают охоту государственным делом, во главе которого, так же как и на войне, стоит сам царь, - а царь и сам охотится и за другими следит, чтобы они принимали участие в охоте, то это происходит потому, что охота представляется им занятием, более всего похожим на войну. Охота приучает вставать рано, переносить холод и жару, закаляет тело в беге и на марше. На охоте приходится и стрелять в зверя из лука, и поражать дротиком, где бы его ни встретили. Охота во многом воспитывает и мужество, так как в схватке с могучим зверем приходится бить его на близком расстоянии и увертываться, когда он нападает. Поэтому нелегко определить, что есть в военном деле такого, чего бы не было на охоте”⁸.

Подробное описание царской охоты дополняют сведения Геродота: “Тогда пришел сын Креза <…>, юноша сказал отцу так: Отец! Самым высшим и благородным удовольствием прежде было для меня и для тебя отличиться в походе или на охоте. <…> После этого они выступили на охоту с отборными воинами и сворами [охотничьих] псов”⁹. “Орда мятежных скифов-кочевников переселилась в Мидийскую землю. Царем же мидян в то время был Киаксар, сын Фраорта, внук Деиока. Царь сначала дружественно принял этих скифов, так как они пришли просить убежища, и даже отдал им своих сыновей в обучение искусству стрельбы из лука. Однако по прошествии некоторого времени вышло так, что скифы, которые постоянно занимались охотой и всегда добывали дичь, ничего не убили. Когда они вернулись с пустыми руками, Киаксар (человек, очевидно, вспыльчивый) обошелся с ними весьма сурово и оскорбительно”¹⁰. “<…> савроматские женщины сохраняют свои стародавние обычаи: вместе с мужьями и даже без них они верхом выезжают на охоту, выступают в поход и носят одинаковую одежду с мужчинами”¹¹.

В каноне раннескифского звериного стиля, в частности на обломке оленного камня и оленных бляшках из курганной группы Аржан в Туве, олень (марал) изображается с запрокинутой вверх головой и вытянутыми вниз ногами, при этом фигура оленя изображена в пустом пространстве и не имеет опоры в горизонтальной плоскости, а экспрессия образа не позволяет считать объект изображения неодушевлённым существом (рис. 13). Вероятнее всего, перед зрителем снова престижный объект охоты, изображённый в момент предсмертных конвульсий, имел ли объект охоты статус ритуальной жертвы окончательно ответить пока не представляется возможным.

Сюжет охоты воина на диких копытных у водопоя, представленный на печатях митаннийского стиля, датируемых 1600-1300/1200 гг. до н.э. и широко распространённых в Передней Азии, в том числе в районе г. Керкук, по всей видимости, оставался популярным на территории Ирана до времени завоевательных походов скифов. Престижный характер сюжета обусловил включение его в состав тематики декора предметов вооружения скифской знати, на которых он мог служить указанием на непосредственное назначение оружия. Образцы скифо-сибирского искусства различают в сюжете два относительно самостоятельных аспекта: собственно охоту воина на копытных и указание на обстановку дикой природы способом акцентирования оппозиции хищники-травоядные. Вероятно, что цитаты сюжета известны на территории степей Евразии и в эпоху поздней бронзы.

1. Сюжет охоты воина на диких копытных у водопоя и его цитаты в скифо-сибирском искусстве: 1 - Элам (по H.H. Osten); 2-4 - печати митаннийского стиля (по Г.Н. Курочкину); 5-5 - топор-секира из Келермесского к. 1 раскопок Д.Г. Шульца (по Л.К. Галаниной); 9 - обкладка горита из Келермесского к. 1 раскопок Д.Г. Шульца (по Л.К. Галаниной); 10 - псалий из Амударьинского клада (по Г.А. Пугаченковой); 11 - Ушкийн Увэр (по Е.В. Переводчиковой); 12 - Баин-Дзурх (по Ю.С. Киселёву); 13 - Аржан (по Я.А. Шеру) 14 - Туран (по Л.Р. Кызласову).

¹ Луконин В.Г. Искусство древнего Ирана (основные этапы) // История Иранского государства и культуры. К 2500-летию Иранского государства. - М.,1971. - С.107.
² Галанина Л.К. Келермесские курганы. “Царские” погребения раннескифской эпохи. - М.,1997. - Табл. 10, рис. 6(с).
³ Там же. - Табл. 11, рис. 6(а) -6(е).


⁴ Там же. - С.100.
⁵ Савинов Д.Г. Идея реинкарнации в наскальных изображениях Центральной Азии и Южной Сибири // Тезисы докладов “Международной конференции по первобытному искусству”. - Кемерово, 1998. - С.138-139.
⁶ Там же. - С.139.


⁷ Новгородова Э.А. Древняя Монголия. - М.,1984. - С. 182; Бобров В.В. К проблеме историко-археологического развития в начале I тыс. до н.э. на территории Южной Сибири / Алтайский региональный исторический сервер, (http://hist.dcn-asu.ru/skif/pub/bobrov.html).
⁸ Ксенофонт. “Киропедия”, I, II, 9,10.
⁹ Геродот. I, 37,43.
¹⁰ Геродот. I, 73.
¹¹ Геродот. IV, 116.

М.А. Петров. Переднеазиатский сюжет охоты и его цитаты в скифо-сибирском искусстве // Восточноевропейский археологический журнал, 2(15) март-апрель 2002, (http://archaeology.kiev.ua/journal/020302/petrov.htm)

© 2002 Восточноевропейский археологический журнал