5(18), сентябрь-октябрь 2002
. . .
.
»  HOME | ENG
.
.
.
.
 

Между Альпами и Океаном: венеты - “другие германцы”?


C.Е. Рассадин,
Белорусский государственный университет, Минск

Вера в славянство венетов в учёной среде передаётся от поколения к поколению. От П. Шафарика и Л. Нидерле эта эстафета достигла наших современников, что позволило в 70-е гг. констатировать следующее: “Большинство учёных специалистов считает, что венеды - это этноним славян… Это положение в настоящее время уже почти не вызывает споров” (Баран, 1974, с. 7). Данное положение казалось ещё бесспорнее после 1945-го, когда соединившиеся, наконец, учёные славянских стран давали за место под солнцем для этих венетов-венедов настоящий бой “нахальству немцев”* (Артамонов, 1946, с. 71). В славянской истории был выделен тогда специальный “венедский период”, соответствующий I - IV вв. н. э. (Tyminieski, 1949, s. 112 -113), а в археологии Polski ludowej- соответствующая “kulturа wenedzkа”, официально называвшаяся именно так вплоть до недавнего времени (Kostrzewski, Chmielewski, Jaźdźewski, 1965, s. 242 - 254; Jaźdźewski, 1981, s. 485).

Эта “венедская” (пшеворская) культура в 1920-40-е гг. буквально отвоёвывалась у немецкой археологической науки, в которой она традиционно считалась германской - вандальской, лугийской (Kossina, 1914, s. 141; La Baume, 1934, s. 108). Ю. Костшевский тогда начал стал доказывать исконно славянскую принадлежность отошедших к Польше территорий Силезии и Померании. Согласно его новой точке зрения, праславянской в польских землях являлась уже лужицкая культура бронзового - начала железного века, а дальнейшее развитие автохтонного населения привело в I в. н. э. к сложению здесь “венедской” культуры. Наименование её носителей, переданное Тацитом как ‘lugios, на самом деле звучала, по Ю. Костшевскому и Т. Лер-Сплавинскому, именно по-славянски:: ‘łużane, или даже ‘łuzyczane (Kostrzewski, 1946, s. 71 - 76; Lehr-Spławiński, 1948, s. 266). Советской археологией тезис об исконно славянской принадлежности “древней Лузации” был поддержан самым решительным образом: “… лугийские племена, писал, например, П.Н. Третьяков, которые в буржуазной литературе обычно считаются германцами, в действительности являлись племенами, родственными венедам” (Третьяков, 1953, с. 105). Впрочем, древними славянами тогда считались… даже Тацитовы ‘suebi (Удальцов, 1946, с. 65 - 89). Впрочем, сопоставление различных проявлений пшеворской культуры именно с венедами, в частности южнопшеворских памятников Словакии и Поднестровья - с ‘venadae и‘venadae sarmatae Певтингеровых таблиц, продолжали встречаться и гораздо позднее (Щукин, 1976, с. 17 - 77).

Кстати, славянство венедов было тем уникальным тезисом, который одинаково отстаивала как советская историческая наука, так и “антисоветская” эмигрантская. Так, у Я. Пастернака читаем: “… все славянские археологи единодушно считают венедов праславянами, предками западных славян” (Пастернак, 1961, с. 432). Таким образом, именно национальная обусловленность данной трактовки признавалась вполне откровенно.

Однако и немецкими учёными славянская атрибуция венетов/венедов, собственно, также никогда не отрицалась. Даже очень нелюбимый нашей историографией “лидер германской националистической археологии” Г. Коссина считал Тацитовых венедов именно славянами (Kossina, 1924, s. 161).

Л. Шмидтом и М. Эбертом венеты Иордана, побеждённые Германарихом, отождествлялись с верхнеднепровским славянами. Позднее о том же писали ещё многие, к примеру, Э. Шварц (Schmidt, 1910, s. 99; Ebert, 1921, s. 361; Schwarz, 1956, s. 88). Даже в переводе Тацитова сочинения “Germsnia”, как эквивалент латинского ‘venethi, содержит немецкое ‘die Wenden, с последующим разъяснением: т. е. ‘die Slawen (Tacitus, s. 41, 61). Это совпадает с традиционным наименованием славян, в форме ‘winden, ‘wenden сохранившимся в немецком языке до современности в форме ‘winden, ‘wenden. Существует аналогичное финское, ‘venë, ‘veneä, ‘venäjä, с тем же значением, и, кроме того, также ‘Venädä - “Россия”. А Польшу, в частности, средневековые скандинавские источники именуют ‘Weonodland (Blume, 1912, s. 207). Земли к востоку от Эльбы и Заале, населённые прежде славянскими племенами, и после их окончательного онемечивания долго продолжали именоваться ‘Vinedaland (Zeuss, 1925, s. 67). Всё это казалось вполне надёжным основанием для истолкования, в качестве обозначений таких же славян, только дпевних, также и этнонимов, переданных авторами I - VI вв. в форме ’venethi - ’venedi - ’Oύευέδοι. Поэтому вполне естественно, что для “расшифровки” последних привлекались данные именно славянского языкознания. И получилось следующее: “венд” → “ант”; → “вят(ич)”; “wenetowie” = “ludzi wielkie, potęźny” (Мавродин, 1945, с. 28; Tymieniecki, 1948, s. 251).

Как известно, соединить подобным же лингвистическим “мостиком” с достоверными славянами не только венедов, но и ставанов пытался ещё сам М.В. Ломоносов. Самые авторитетные гарантии возможность подобной трансформации неизменно получала и в дальнейшем. Так, согласно П. Шафарику, первоначально писалось именно ‘ΣΤΛΑΎΑΝΟΙ, но потом буква была спутана с ‘Α, а впоследствии выпала вообще (Шафарик, 1848, с. 345). Согласно Г. Ловмяньскому, Птолемеевы Stauanoί, - ни что иное, как испорченное самоназвание славян, передать которое правильнее было бы как Stlabanoί, или даже Sυlabanoi (Lowmiański, 1964, s. 197). “Достройка” данного “мостика” привела к отождествлению, по крайней мере, территориальному, этих “ставанов” - “стлавен” с Тацитовыми венетами (Мичинский, 1976, с. 90; Мачинский, 1981, с. 34).

Психологическая мотивация славянской этнической интерпретации известий о ставанах и венетах, в общем, ясна; она была отчётливо обозначена, в частности, у К. Годловского. “В античных источниках I - IV вв. н. э., писал он, между средним Дунаем и Балтикой упоминаются народы кельтского, германского, и балтского происхождения (галинды, судины); на этом фоне отсутствие данных о славянах выглядит чем-то невероятным” (Godlowski, 1979, s. 7). Видимо, априорной славянской этнической атрибуцией восточноевропейских венетов, упоминаемых у античных писателей, был обусловлен во многом также и сам суммарный подход к известиям последних. “Венедский” этап в истории славянства увязывается со средневековым, а сообщения греко- и латиноязычных авторов о венедах и ставанах - с известиями авторов византийских об антах и склавенах, потому что они, согласно, Иордану, происходят из одного корня и были известны его современникам под тремя именами (Славяне…, 1990, с. 5). В связи с этим может показаться вполне оправданной и одна из недавних попыток такого “суммирования информации разных авторов”, когда топографизировать венетов/венедов в Повисленье путём объединения известий Плиния, Тацита, Птолемея и Певтингеровых таблиц попытался В.В. Седов (Седов, 1996, с.35 - 36). Впрочем, раньше подобный “коктейль” был ещё сложнее, ведь сюда добавляли даже Геродотовых ’Ενετοί (Третьяков, 1953, с. 99) … Итак, “венедско-славянский” эпизод в истории нашей науки ещё отнюдь не закончился. Ведь, в частности, представление именно о славянстве Тацитовых венетов послужило, наверное, одним из оснований для выдвижения “качественно новой концепции славянского этногенеза”, которая, однако, вновь провозглашает старый постулат автохтонности славянства между Одером и Днепром (Козак, 1996, с. 54 - 56).

Между тем не усомниться в вере в славянство венетов невозможно, если учесть весьма объёмную и объективную информацию. Начнём с того, что одним из “догматов” этой веры была именно славянская принадлежность, или, по крайней мере, полиэтничность, “венедской” пшеворской культуры - но с обязательностью наличия также и славянского компонента в её составе (Седов, 1976, с. 62). Убедительное опровержение данных представлений является одной из заслуг покойного К. Годловского. Ему принадлежит вывод о том, культура славян эпохи их великой экспансии в VI - VII вв. по самой своей структуре принципиально отлична от развивавшихся в сфере римских влияний - то есть, в данном случае, от той же пшеворской. По К. Годловскому, сколько-нибудь определённых свидетельств об обитании славян на территории Польши в первой половине I тыс. н. э. в соответствующих античных письменных источниках обнаружить невозможно (Godlowski, 1979, s. S. 7 - 16). C другой стороны, археологические сведения о динамике развития, в том числе и об экспансии в южном и юго-восточном направлении пшеворской культуры, аттестованной у К. Годловского в качестве “довольно единой культурной общности”, находят свои убедительные параллели в античных известиях о германских племенах лугиев и вандалов (Godlowski, 1984, s. 327 - 350). Культурное единство лугиев и вандилиев рубежа нашей эры рубежа нашей эры считается археологически доказанным (Hachmann и др., 1962, s. 56), а интерпретация в качестве вандальских пшеворских древностей, в том числе и территории Украины, теперь уже не выглядит чем-то необычным (Koval’, 1993/1994, s. 31 - 56).

Именно с пшеворской культурой уверенно связывается, по мнению Р. Хахманна, происхождение древнего германоязычного населения средней, а частично также и западной Германии (Hachmann, 1970, s. 305). Прежний же тезис о славянской принадлежности бывшей “kultury winedskiej” I - II вв. н. э. в Польше смог продолжить своё существование лишь в довольно причудливой форме. “Даже если принять во внимание, что внутри основного массива пшеворской культуры сохранились некоторые славянские группировки, читаем мы у В.Д. Барана, то всё равно приходится признать, что не они определили облик материальной культуры этого периода” (Славяне…, 1990, с. 326). Получается, что эти загадочные славяне римского времени существовали в Повисленье среди пшеворских германцев не иначе, как incognito ...

В изучении происхождения славян возникла весьма противоречивая ситуация. К примеру, российским археологом, убедительно обосновавшим неславянский характер досредневековых древностей Поднепровья, Подвинья и Понемонья, для раннеславянской культуры типа Прага-Корчак предполагаются именно пшеворские корни; пшеворская культура сопоставляется при этом с “венедами-сарматами” Певтингеровых таблиц (Седов, 1976, с. 117; Седов, 1996, с. 26). Но его польский коллега настаивает на обратном, утверждая, что своих истоков эта культура в Повисленье не имеет, и, в свою очередь, считает весьма вероятной славянскую атрибуцию как раз Колочина и Банцеровщины (Parczewski, 1988, s. 90; Parczewski, 1993, s. 124). Впрочем, украинские исследователи по-прежнему продолжают придерживаться представления о зарубинецкой культуре, как о неком ядре славянского этногенеза. Однако, по их мнению, “скудные и неточные упоминания о венедах, содержащиеся в сочинениях Плиния Старшего, Тацита и Птолемея, не дают серьёзных оснований для соотнесения их с носителями славянской зарубинецкой археологической культуры” (Славяне…, 1990, с. 23).

Таким образом, археологическое обоснование славянства восточноевропейских венетов представляется весьма проблематичным. Появление сопоставлений с ними древностей, славянский характер которых проблематичен ещё более, выглядит поэтому совсем не случайным. Например, согласно М. Казанскому, Иордановы венеты - это не только киевская культура, но также днепро-двинская и штрихованной керамики (Kazanski, 1992, s. 122). Впрочем, такое отождествление венетов по крайней мере с одной из несомненно древнебалтийских культур чем-то совершенно новым и неожиданным не является. Ведь о том, что у античных авторов на рубеже и в начале нашей эры венедами могли именоваться также и балты, писал уже П.Н. Третьяков (Третьяков, 1970, с. 17). Правда, Р. Венскуом то же самое предположение, о наличии среди этих венедов не только славян, но и балтов, высказывалось ещё ранее (Wenskus, 1961, s. 45). Впоследствии, кроме балтов, в число гипотетических венедов были включены также и финны, по-видимому, прибалтийские (Мачинский, 1976, с. 89).

Что это было не собственное их имя, а название славян у соседей, приверженцами тождества их с венедами подчёркивалось неизменно (Мавродин, 1945, с. 28; Мачинский, Тиханова, 1976, с. 62 - 63; Седов, 1996, c. 37): впрочем, также вслед за немецкими коллегами (Much, 1900, s. 34; Much, 1937, s. 415; Hirt, 1905, s. 127; Zeuss, 1925, s. 68), однако всегда без каких-либо ссылок на них. В немецкой же историографии допущение о непосредственном контакте двух этносов, венетского и славянского, встречалось вплоть до недавнего времени. “С ассимиляцией северных венетов славянами их имя, в понимании германских соседей, переходит на славян”, читаем мы в одном фундаментальном издании (Welt der Slawen, 1986, 22). Сторонниками славянства венетов, перенявшим данный тезис, было воспроизведено также и связанное с ним старинное положение немецкой науки о лужицкой культуре, как об археологическом соответствии этому индоевропейскому этнониму (Labuda, 1980, s. 41). Однако такое некритическое заимствование явно не согласовывается с тем, что хорошо известно как о славянах, так и о носителях лужицкой культуры. Последние немецкой наукой начала ХХ в. рассматривались отнюдь не в качестве славян, а как северное ответвление иллирийцев (Kossina, 1915, s. 113 - 114; La Baume, 1934, s. 6). Это подтверждали данные языкознания, согласно которым, в частности, названия больших рек лужицкого ареала, Эльбы, Одера, Вислы, этимологизировались именно из иллирийского (Pokorny, 1938, s. 19). Однако позднее лингвистами была установлена самостоятельность венетского, представлявшего собой, наравне с иллирийской, германской и пр., самостоятельную ветвь “индогерманской” - индоевропейской языковой семьи (Krahe, 1954, s. 44). Эти-то древние венеты и были уверенно сопоставлены с носителями лужицкой культуры ещё в 1950-е гг. (Milojćić, 1952, s. 318 - 325; Schwarz, 1956, s. 33). Позднее с теми же неславянскими, но древнеиндоевропейскими венетами лужицкая культура, по крайней мере, западная часть её массива, стала сопоставляться также и польской археологией (Pradzieje ziem polskich, 1988, s. 756).

Таким образом, археология не позволяет нам предполагать какую-то непосредственную связь славян с этими лужицкими венетами, наподобие отношений орденских немцев с балтскими пруссами, от которых сохранилось само имя, в форме ‘Preusen. Ведь финал лужицкой культуры отделён от появления достоверных славян на территории Польши примерно тысячелетием. Этот промежуток заполнен, как известно, вселением сюда многих племён, притом явно неславянских, таких, как бастарны, вандалы и готы, а также уходом их в дальние страны, за ‘limes romanus. Поэтому, если верить Прокопиеву рассказу об уходе герулов на их северную родину, от Карпат и до варнов на Балтике простиралась огромная пустующая область (Procop., Bell. Goth, II: 2, 14 - 15). Причём это было накануне славянского расселения на запад и как раз на месте будущей немецкой Vinedaland. Населённая уже славянами, она по-прежнему была, для потомков древних германцев, “страной венедов”: на наш взгляд, в том же самом смысле, в каком Северное Причерноморье неизменно оставалось для римлян и византийцев “Скифией”, а переселявшиеся туда готы, русичи и тюрки, превращались, соответственно, в “скифов”. То есть, как славяне - в “вендов”. Что подобное предположение допустимо, следует, наверное, также из того, что те же cлавяне, заселившие оставленное силингами и лангобардами восточное пограничье немецких земель, у Адама Бременского называются ‘vandali, или ‘vinnili (Bierbrauer, 1998, s. 410).

Явной исторической параллелью термину ‘Wenden, ‘Winden в значении “славяне” является такое же старонемецкое ‘Walch, ‘Walche, в адрес, на этот раз, западных и юго-западных, романских соседей: например, ‘Walhôland - “Италия”. Но первоначально это было германское названием нероманизированных ещё кельтов, как таковых, ‘Walchen. Оно считается производным от имени одного из племён - ‘volcae, или ‘volcae tectosagae, переселившееся в среднюю Германию, согласно Цезарю, из Галлии. (Müllenhoff, 1900, s. 100 - 104; Schwarz, 1956, s. 27 - 28). Соответствующие славянские названия, ‘волохъ, ‘влах, ‘Wŀoczy, безусловно, германские заимствования - как, между прочим, и финские ‘vene,‘Venäjä (Much, 1937, s. 415).

Кроме неудовлетворительности как лингвистических, так и археологических доказательств славянства венетов, методически оказался совершенно неудовлетворительным и сам “суммарный” подход, как таковой, к известиям древних авторов об энетах - генетах- венетах - венедах. Напомним, о каких именно источниках идёт речь.

Первыми на их страницы попали малоазийские генеты, упомянутые Гомером в Пафлагонии (Hom., Il., III: 852). Полтысячелетия спустя о балканских, иллирийских энетах, ΄Ιλλυρίών ΄Ενετοι, обитавших, как полагают, на северной границе Македонии (Zeuss, 1925, s. 151; Much, 1937, s. 414; Labuda, 1980, s. 31), сообщается Геродотом (Herod., I, 196). По-видимому, с этими же энетами-иллирийцами было связано и Эврипидово сообщение об “Энете, городе в эпире” (Esch., Hippolyt), а также Страбоново упоминание о городе Ουένδον, или ‘Ουενδω, на западе Балканского полуострова, принадлежавшего иллиро-кельтскому племени иаподов (Strabo, IV: 6, 21, VII: 5, 4). Один из иаподских кланов, согласно Аппиану, назывался тоже Αύένδεάταί (Illyr., IV: 16 - 18).

Наравне с балканскими, у Геродота упоминаются также италийские внеты-΄Ενετοι на Адриатическом море (Herod., V: 9). Об этих же адриатических генетах - энетах - венетах, обитавших в северо-восточной Италии на р. По, упоминали потом многие авторы: Страбон (Strabo, IV: 4, 1; V: 1, 4 - 5), Полибий (Pol., II: 17), Плиний (Plin., NH, XXXVII: 43.) и др. На другом, уже атлантическом побережье, в галльском Арморике с венетами столкнулся Цезарь, победивший их в морском сражении (Caesar, Bella gallica, III: 8). Этих же венетов, как одно из племён белгов на берегу Океана, несколько раз упоминает потом и Географ (Strabo, IV: 6, 9). К I в. н. э. относятся сведения о племени ‘venedi, которое где-то в бассейне Балтийского моря впервые упоминается Плинием: “… эта страна тянется вдоль Вистулы и населена сарматами, венедами, скирами и гиррами” (Plin., NH, IV: 97). Несколько позднее о тех же прибалтийских венедах сообщил, на основании Марина Тирского, также и Птолемей. Кроме самих ‘Оϋενεδαι, “великого народа Сарматии”, им упомянуты ещё и Венедские горы, а также Венедский залив Сарматского океана (Ptol., Geogr., III: 5,1, 5, 7 - 10, 28). ‘Оϋενεδικος Κολρος, Венедский залив, с впадающими в него реками, упоминается Маркианом Гераклейским (Marc. Heracl., II: 38). Несмотря на очень возможное искажение их истинного местоположения, всё же на самом берегу моря, омывающего Европу с севера, неких ‘venadi sarmatae показывает и Tabula peutingeriana (segm. VIII: 1), восходящая, как полагают, к III-му, или же, шире - к середине II - IV вв. н. э. (Miller K., 1962; Lowmiański, 1964, s. 181). C прибалтийскими же венедами как будто связано сообщение об “индах”, доставляющих янтарь, у Корнелия Непонта (Corn. Nep., fr. 7). С другой стороны, название ‘Lacus Venetus, “Венетское”, то есть, теперешнее Боденское, озеро, упомянутое Помпонием Мелой, от остальных известий античных авторов о венетах как будто изолировано (Mela, De chorographia, III: 24).

Отдельным блоком представлены, видимо, также латиноязычные источники о венетах на востоке Европы. Эти венеты, в отличие от всех упомянутых выше, были удалены на значительное расстояние от любого из морей. Самое раннее сообщение здесь - из Тацитовой “Германии”, законченной к 98 г. н. э., где сообщается о венетах, расселившихся восточнее Вислы, между певкинами и феннами (Tac., Germ., 46). Тацитовой, по общему впечатлению, примерно соответствует локализация венетов у Иордана. “У левого их (Альп, т. е. Карпат

- С.Р.) склона, спускающегося к северу, начиная с места рождения реки Вистулы, на безмерных пространствах расположилось многолюдное племя венетов”, говорит готский историк. И, комментируя современную ему ситуацию середины VI в. н. э., продолжает: “Хотя их наименования теперь меняются соответственно различным родам и местностям, всё же они преимущественно называются склавенами и антами” (Iord., Getica, 34). Ко второй четверти IV в., исходя из Иордановой же относительной хронологии, обычно бывает приуроченным его сообщение о готско-венетском конфликте: “После поражения герулов Германарих направил войско против венетов” (Iord., Getica, 116 - 120). Локализация событий не уточняется.

Несмотря на довольно широкую её популярность, нельзя считать доказанной и локализацию ‘venadi Певтингеровых таблиц в северо-западном Причерноморье - в Буджакской Украине или южной Молдове (Tab. peut., segm. VIII: 1). В этих таблицах реальные координаты географических объектов искажены, так как здесь все расстояния по оси W - O чрезвычайно увеличены, а по оси N - S, наоборот, в такой же степени сокращены. В результате, внутриконтенинтальные народы оказались отодвинутыми к морским берегам. В своё время на это обстоятельство обратил внимание К. Мюлленгоф, отметивший невероятность размещеня ‘lupiones sarmatae, то есть, ‘lugiones - лугиев - на балтийском берегу, рядом с ‘venadi sarmatae. По его мнению, оба народа должны были быть гораздо южнее, а именно вблизи язигов западнее Карпат и бастарнов восточнее этих гор (Müllenhoff, 1892, s. 80). Компенсируя сходным образом такое же искажение, мы должны будем и ‘venadi изъять из числа придунайских народов, переместив их из низовий Агалингуса-Днестра на север, в его верховья.

Но считается, однако, что присутствие в середине III в. н. э. вблизи Дуная каких-то “венедов”, а, следовательно, и локализацию ‘venadi в Певтингеровых таблицах, косвенным образом подтверждает титул императора Волусиана: ‘Venedico Volusiano Augusto (Рикман, 1975, с. 327). Однако в действительности никаких венедов этот соправитель незадачливого Требониана Галла не побеждал, и ссылка Э.А. Рикмана на Зосима ничего не даёт. В Зосимовой “Новой истории” среди варваров, разорявших имперские провинции на Дунае “во время беспечного правления Галла” (251 - 253 гг.), ни о каких венедах не упоминается (Zos., I: 23 - 28). Очевидно, что это - всего-навсего титул-девиз, перекликающийся с амбициями Максимина “Сарматского” покорить все северные страны “до самого Cарматского Океана” (у Волусиана - до Балтики и прибалтийских венедов) (Jul. Capit., Vita Maximini, V).

Итак, были упомянуты, кажется, все известия различных античных писателей о различных племенах и народах с названиями типа ΄Ενετοι,’Venethi, ‘Оϋενεδαι, ‘Venedi, ‘Venadi. Проблема объяснения созвучия этих названий возникла, кажется, ещё в эпоху античности. Таким образом, “суммарный подход” к венетам не есть изобретение современной науки, ведь чуть ли первым его попробовал применить ещё сам Географ. Страбон попытался объединить венетов италийских с галльскими, предполагая основание последними колонии на Адриатике. Излагается им также и другая версия - о происхождении этих адриатических от генетов малоазийских, которые якобы эмигрировали в Италию вследствие Троянской войны (Strabo, IV: 4, 1; V: 1, 4 - 5). Впрочем, ещё Геродоту был известен один из вариантов того же самого энетского народного предания, также рассказывавшего о выселении их предков из Азии и приходе на Адриатику. “А как они попали туда из Мидии, я не могу объяснить”, писал “отец истории” (Herod., V: 9), тем самым усомнившись, - первым, - в правомерности “суммарного подхода” к происхождению венетов.

Зато у Иордана подобные сомнения, по-видимому, отсутствовали, и поэтому анты и склавены, успешные конкуренты германцев, его соплеменников и современников, были объявлены готским историком прямыми наследниками бесславия древних венетов, побеждённых и покорившихся Германариху (Iord., Getica, 116 - 120). Правда, это уже навлекало на Иордана подозрение, что он “…как бы спроецировал в IV в. события VI в.” (Рикман, 1975, с. 372). В самом деле, какое-либо подтверждение реальности этих событий отсутствует, и покорение венетов Германарихом, в сущности, достоверно не более, чем фантастический Иорданов поход готов против фараона Египта… Кроме того, вопреки Иорданову утверждению о том, что у славян “теперь три имени: венеты, анты и склавены”, фактически поставлена под сомнение даже сама реальность существования в VI в. н. э. отдельного славянского племени, соответствующего первому из названных у готского историка имён. Локализация этих “собственно венетов” была бы даже, согласно Е. Окуличу, “методически ошибочной” (Okulicz, 1984, s. 132 - 134). “Попытка локализации этих венетов, согласно М. Парчевскому, привела бы нас в сферу фантазии”. На фоне надёжной идентификации носителей пражской культуры со склавенами, а пеньковской с антами, это становится ясным особенно отчётливо (Parczewski, 1988, s. 107). Обратим внимание: негерманскими Иордановыми современниками, в отличие от него, никакие венеты, как предки народа ΄Σλαυανοι не упоминаются (Procop., Bell. goth., 27). Что, в общем, неудивительно, ведь этот древний этноним точно соответствует именно готскому ’winiÞa (Much, 1937, s. 414 - 415). Готское самоназвание ‘Gutans, ‘Gutôs, как известно, приобрело в “Гетике” явно фиктивную связь с относительно близким по звучанию древнефракийским ‘Gаetae. Не была ли такой же искусственной также и связь между ’winiÞa, то есть, по-готски, “славяне”, с похожим архаическим этнонимом ‘venethi, в VI в. н. э., возможно, тоже уже лишь только книжным? Итак, что происхождение антов и склавенов, номинальных Иордановых “венетов” VI в. н. э., от одноименных, но IV-го века, достаточных доказательств не имеет. Получается, однако, что последние лишаются не только потомков, но и предков. Ведь трудно оспорить вывод, уже сделанный на этот счёт Д.А. Мачинским: “Никаких прямых указаний на связь между venethi IV - VI у Иордана и venedi - venethi, упоминаемых у авторов I - II вв. ни у самого Иордана, ни у других древних авторов не имеется” (Мачинский, Тиханова, 1976, с. 62).

Однако, в противоположность этому дифференцированному, предлагалось, по существу, восстановление древнего “суммарного” подхода. Ведь снова, как и у Страбона, у Т. Сулимирского имеется в виду миграция с п-ва Бретань на Адриатику. Согласно его гипотезе, и все остальные венеты, - балканские, малоазийские, восточноевропейские между Одером и Вислой, - происходят, в принципе, из одного корня. В середине II тыс. н. э. из Нижней Саксонии, где находилась прародина этого древнеиндоевропейского этноса, началось длительная многоэтапная экспансия, одним из результатов которой было венетское завоевание праславянской лужицкой культуры (Sulimirski, 1973, s. 381 - 387, Abb. 1). Впрочем, по замечанию Г. Биркхана, “Курьёзное предположение, что венеты переселились на Адриатику из Бретани, находит отдельных приверженцев также и в современной науке” (Birkhan, 1997, s. 201). Им подчёркивается также, что одно и то же название, “венеты”, известное в разное время и на разных, удалённых одна от другой территориях, очевидно, обозначало племена совершенно разной этнической и культурной принадлежности, и поэтому его невозможно истолковать моногенетически: оно возникло в разных местах независимо. В самом деле, ведь ещё у Полибия отмечается отличие, по языку, италийских венетов от кельтских (Pol., II: 17). Название венетов в Галлии считается производным от кельтского ‘wen, “любить”, или от такого же, но ещё индоевропейского, со значением “дружественные” (Much, 1900, s. 35). В значении “родственники”, оно объясняется из древнегерманского ’veni - “друг”, ’venia - “родня”, “род”, “племя” (Much, 1937, s. 414 - 415). Здесь имеется, однако, и другой вариант - от готского ‘vinja, “пастбище”; таким образом, венеты - “народ, обладающий многими хорошими пастбищами” (Müllenhoff, 1900, s. 514; Zeuss, 1925, s. 67). Безусловно, интересна также интерпретация Е. Колендо, сопоставляющего наименование восточноевропейских венетов с латинским ‘venetus, “голубой” (или “небесный”). Наименования этих отдалённых племён связываются им также с именем италийских венетов, ещё в III в. завоёванных Римом. “Название венетов, отмечает Е. Колендо, было для римлян вполне понятным и удобным в произношении, в отличие от многих этнонимов Барбарикума” (Kolendo, 1984, s. 640). Кстати говоря, в соответствиях из народной латыни видят основу также и других названий североевропейских племён, например, для Птолемеевых карбонов - ‘carbones (Tymieniecki, 1949, s. 114). С другой стороны, теперь напрочь отвергаются известные сопоставления имени античных венетов с праславянским *vety, церковнославянским “вятший”, а также племенным “вятичи” (Labuda, 1980, s. 33). Что, впрочем, вполне понятно: древневенетский Kentum-язык, так или иначе, западноиндоевропейский (Schwarz, 1956, s. 33).

Таким образом, необходимость, взамен “суммарного”, именно дифференцированного подхода к известиям древних авторов о венетах была вполне очевидна. Ведь, к примеру, при желании на тех же основаниях, на которых балтийские венеты, Плиниевы и Птолемеевы, объединяются с континентальными Тацитовыми, с последними сопоставимы, в принципе, также и адриатические венеты на р. По - уж точно не славяне. Что приморские венеты континентальным вовсе не идентичны, со всей убедительностью было обосновано Е. Колендо. Им подчёркнута обычность подобных дуплетов и даже триплетов в этнической номенклатуре Барбарикума. Дуплет из континентальных Тацитовых ‘venethi и прибалтийских Плиниевых ‘venedi, соответствующих Птолемеевым ‘Оϋενεδαι, дифференцирован у Е. Колендо следующим образом: с первыми cопоставлены Stauanoι Птолемея, а со вторыми - ‘aesti Тацита. “Венедские горы”, согласно Е. Колендо, это вовсе не Карпаты, а гораздо более скромная возвышенность - Самбийская, или Эльблонгская. Таким образом, по его мнению, статусом “великого народа” приморские венеды были обязаны не обширности, а скорее удачному расположению занятой ими территории. Это небольшое племя древних балтов обитало где-то восточнее устья Вислы - как раз у выхода “янтарного пути” к местам добычи желанного для римлян ‘glaesum (Kolendo, 1984, s. 637 - 651).

Итак, получается, что от прибалтийских, или балтских, венедов Плиния и Птолемея венеты Тацита независимы примерно так же, как и от кельтских венетов Галлии, генетов Пафлагонии, и т. д. По наблюдению М.Б. Щукина, всеми Тацитовыми комментаторами, не связанными со славянской проблематикой, его венеты неизменно помещаются восточнее Вислы (Щукин, 1972, с. 110). Однако в распоряжении сторонников славянской атрибуции венетов Тацита остаётся, как будто, ещё следующий аргумент: эти венеты, во-первых, территориально соответствуют упоминаемым несколько позднее Птолемеевым ставанам, и во-вторых, самоназвание последних было, на самом деле, “славяне”.

Но при более внимательном рассмотрении истории вопроса обнаруживается: глубоко укоренившееся представление, что Птолемеево Stauanoi следует, якобы, читать как Sτlabanoi (Havlik, 1973, s. 154; Мачинский, 1981, с. 34), с точки зрения классического языкознания представляет собой грубую ошибку, притом обнаруженную уже довольно давно. Согласно К. Мюлленгофу, прочтение Stauanoi как Sτlabanoi недопустимо потому, что в греческом в озвончении (anlaut) τl никогда не пишется; сами греки писали Σκλαβοι, Σκλαβινοι (Müllenhoff, 1887, s. 21). Кстати, на своём смелом предположении замены, якобы, ‘Λ на ‘A особенно не настаивал и сам П. Шафарик, которым предлагалось ещё и прочтение Птолемеева Stauάnoί как “ставяне”, то есть “обитатели озёр” (‘staw - “озеро”). Что выдающийся славист, к сожалению, обращался с этнической номенклатурой Барбарикума очень вольно, свидетельствует также и его “перевод” Птолемеева ‘Σαυαροι как “северяне” (Шафарик, 1848, с. 105, 345). Славянство этих “ставян” и “северян” с историко-лингвистической точки зрения оказывается ещё более проблематичным, если мы припомним также, что и у самого Птолемея, и у Плиния, и многих других древних авторов легко можно найти многое множество псевдославянских этнонимов, типа Serboi на реке Ра (Ptol., Geogr. V: 9, 17 - 22), ‘sirbi на Меотиде (Plin., NH. III: 22). В самом деле, если “стабаной” опять читать как “стлаваной”, то тогда древнепаннонских ‘aravisci и‘oseriates мы должны сопоставить с раннесредневековыми славянскими этнонимами ‘maravi /moravi и ‘oseriane… Но ведь прочтение гидронимов римской Дакии на славянский лад, ‘Patissus как “Потиссье”, Pistra -“Быстрица”, 'Tsierna - “Черная” (Мавродин, 1945, с. 22), вместе с соответствующими гипотезами, уже принадлежит, кажется, только прошлому науки, когда, по замечанию И.С. Пиоро, считалось прогрессивным всюду искать и “находить” древних славян (Пиоро, 1990, с. 6). Кстати, ставанов, в форме ‘Στονίνοι, Птолемей ещё раз называет не только в Лигурии, но и в глубине Азии. Учитывая это их интересное положение, К. Цейсс пришёл к следующему выводу: “Ставаны, соседи алаунов или аланов, были аланским или сарматским народом, так как то же самое название, 'Staυηνοί, 'Στbaίi и ΄Astaβαηνοί, Птолемеем снова будет названо применительно к Ариане, Персиде и Гиркании” (Zeuss, 1925, s. 271). Также и в современной лингвистике для объяснения Птолемеева этнонима Stauanoi предлагается санскритское ‘stávāna, древнеиранское авестийское ‘stavana - “хвалимый”, а также осетинское ‘stavun, “хвалить” (Абаев, 1949, с. 183; Трубачёв, 1979, с. 41). Такая этническая интерпретация, вместе с соответствующей ей географической, безусловно, интересны, однако в названных у Птолемея вместе с ними ‘Γαλινδι и ‘Σουδινι традиционно видят первое упоминание западных балтов - судавов и галиндов (Laur, 1954, s. 266; Седов, 1987, с. 410; Kolendo, 1998, s. 51). Птолемеевы Stauanoi также могли принадлежать к древнебалтским племенам, кажется, несмотря на свои сармато-иранские параллели. Ведь тех же Плиниевых ‘sarmatae, соседей германцев и венедов на нижней Висле, считать иранскими номадами вряд ли возможно (Plin., NH, IV: 95). Поэтому вполне естественно, что, наравне со славянской и иранской, издавна имеет хождение также и балтско-прибалтийская этногеографическая атрибуция Птолемеевых ставанов. К. Мюлленгоф видел в них “восточных литовцев на другой стороне среднего Немана между его верхним течением и Вилией, вплоть до болотистой части Белоруссии, или до Березины” (Müllenhoff, 1887, s. 21). Позднее как аргумент в пользу подобной локализации указывалось даже наличие в средней Беларуси названий типа Столбцы, Столовичи и т. д., но ассоциация их со ставанами, кажется, была явным курьёзом (Bagrow, 1945, p. 381). Территория ставанов, по К. Мюлленгофу, соответствует, в общем, ареалу штрихованной керамики, с чьими носителями они и были сопоставлены Д.А. Мачинским, исходившим, как видно, из похожей географической интерпретации Птолемеевых известий об этом племени (Мачинский, 1981, с. 34).

Итак, хотя ставаны к числу “великих народов Сарматии”, согласно Птолемею, и не относятся, им принято было отводить громадную территорию. Например, как у Е. Колендо: между Мазурским Поозёрьем, где галинды, и судины, степным Причерноморьем, где были аланские кочевья (Kolendo, 1998, s. 54). Однако историками географии отмечается, что сетка долгот у Птолемея как бы растянута на восток и отличается от современной на 20° (Бронштэн, 1988, с. 141). В результате у него наблюдается смещение тех или иных объектов, иногда очень значительное. Интересно, в этой связи, что у Ю. Кулаковского, которым также учитывалась ошибка градусной сетки в “’Γεωγραφίχή Ύφήγησις” примерно на одну треть, ставаны отнесены к одной и той же территориальной группе не со степными аланами, а с балтийскими галиндами и судинами (Кулаковский, 1899, с. 13 - 22).

Наверное, подобная локализация этого племени должна считаться более предпочтительной, но как тогда объяснить Птолемеево утверждение “ …и ставаны - до аланов” (Ptol., Geogr., III: 5, 9)? Видимо, автор “Географического руководства” испытывал нужду как-то заполнить лакуну между причерноморскими и прибалтийскими племенами, и решил эту задачу за счёт самого южного из последних. То есть, как у Иордана, который, однако, “расселяет” далеко на лесной север причерноморских степняков-кочевников: “…берег Океана держат эсты, вполне мирный народ. К югу соседит с ними сильнейшее племя акациров, не ведающее злаков, но питающееся от скота и охоты” (Jord., Getica, 37). Таким образом, Птолемеевы Stauanoi территориально сближаются скорее с Тацитовыми ‘aestii, чем с его же ‘venethi.

О них автором “De origine et situ Germanorum” сообщается, буквально, следующее: “ …Здесь конец Свебии. Отнести ли певкинов, венедов и феннов к германцам или сарматам, не знаю, хотя певкины, которых некоторые называют бастарнами, речью, образом жизни, оседлостью и жилищами повторяют германцев. Из-за смешанных браков их облик становится всё безобразнее, и они приобретают черты сарматов. Венеты переняли многое из их нравов, ибо ради грабежа рыщут по леам и горам, какие только не существуют между певкинами и феннами. Однако их скорее можно причислить к германцам, потому что они сооружают себе дома, носят щиты и передвигаются пешими, притом сбольшой быстротой; все это отмежевывают их от сарматов, проводящих всю жизнь в повозке и на коне” (Tac., Germ., 46).

Интерпретации этогоТацитова сообщения, в том числе локазизации его венетов, посвящена уже довольно значительная литература. Традиционно авторы делятся здесь на сторонников широкой и узкой локализации. Так, в польской археологии, в частности, представлены обе точки зрения. Согласно Е. Колендо, Тацитово описание венетов - figura retoryczna. Они не могут быть локализованы сколько-нибудь точно, так как, подобно Птолемеевым ставанам, размещены на огромном пространстве, и, по-видимому, с той же целью - заполнить территориальную лакуну. Тацитовых певкинов, пишет Е. Колендо, следовало бы считать степными кочевниками, а фенны, это, возможно, дъяковская культура, где для изготовления самых разнообразных орудий широко применялась кость. Венетов же можно соотнести с какой-то частью зарубинецкой культуры (Kolendo, 1984, s. 648 - 649). Согласно В. Новаковскому, локализация Тацитовых венетов выглядит гораздо определённее, поскольку с певкинами им сопоставляются поянешти-лукашевские памятники, в том числе Верхнего Поднестровья, а с феннами - массив лесных древностей далеко вне границ римских влияний, и не только дьяковских, но и примыкающих к ним с запада, у истоков Днепра. С самими же венетами им сопоставляются постзарубинецкие древности типа Рахны-Почеп (Nowakowski, 1990, s. 75 - 96; Nowakowski, 1992, s. 218 - 230).

Параллельно с польской, несколько иная версия локалиации и археологической идентификации Тацитовых венетов развивалась в российской, а также в украинской, историографии. Основным её отличием является, пожалуй, совсем другое представление о северо-восточном ориентире - Тацитовых феннах. Д.А. Мачинским они отодвигаются в Лапландию, однако, на наш взгляд, вряд ли обоснованно. “В последних исследователи Тацита с достаточным основанием усматривают соприкосавшихся с германцами на севере Скандинавии далеких предков саами-лопарей”, утверждает он, ссылаясь при этом только на Р. Муха (Мачинский, 1976, с. 88, 100). Однако в действительности этим немецким исследователем совсем не приводятся обоснования тождества Тацитовых ‘fenni именно с древними саамами финской Лапландии. Наоборот, им подчёркнуто специально, что лопари в древнескандинавских источниках именовались иначе, чем собственно финны (самоназв. ‘Suomi, др-герм. ‘Fennōz, ‘Finnōz): ‘Skridi-finnōz, ‘Skridefinnas, то есть, буквально, “Schneeschufinnen” - “лыжные финны”. Финнов, под именем ‘Φίννοι, называет также Птолемей, у которого они не только близ Вислы рядом с готами, но и, действитедьно, на севере ‘Σκανδία Однако у Р. Муха эти сведения приводятся отнюдь не для локализации феннов Тацита, а с целью показать его отличие, на этот счёт, от Птолемея (Much, 1937, s. 414 - 416). Правда, отождествление Тацитовых феннов именно с саамами, чья древняя топонимия фиксируется на юге Эстонии, Псковщины и Новгородчины, действительно уже имеется в научном обороте (Анфертьев, 1988, с. 118 -120), но не появилась ли данная гипотеза под влиянием самого Д.А. Мачинского? У него же самого, в результате фактического отказа от одного из ориентиров локализации венетов, по существу произошла давальвация Тацитовых известий об этом народе. Ведь Д.А. Мачинскому пришлось поделить его на венетов “реальных”, обитавших вблизи прикарпатских бастарнов, и … остальных - следовательно, нереальных, которые картографированы им, между Припятью и верхним Днепром, лишь со знаком вопроса (Мачинский, 1976, с. 90, рис. 1).

Представление об этих так называемых “реальных” венетах в дальнейшем подверглось трансформации, и весьма своеобразной. “Согласно анализу Д.А. Мачинского, пишет Д.Н. Козак, определённая Тацитом территория проживания венедов совпадает с ареалом зубрицкой культуры, которая занимает регионы Зарадной Волыни и Западной Подолии. Совпадают данные о границе венедов и германцев - соответственно, ареалов зубрицкой и пшеворской культур. Значительный интерес вызывают данные письменых источников, которые свидетельствуют, по Д.А. Мачинскому, что венеды во второй половине I в. н. э. появились между Припятью и Днестром как новое, только что прибывшее население, которое ещё не полностью освоило территорию” (Козак, 1991, с. 139).

Итак, на первый взгляд может показаться, что наконец-то удалось преодолеть “археологическую неуловимость” Тацитовых венетов. Во всяком случае, их сопоставление с западноволынскими и верхнеднестровскими древностями так называемой зубрицкой группы второй половины I - конца II вв. н. э. выглядит . предпочтительнее размещения в зоне “археологической пустоты” по нижней Припяти, Ужу и Тетереву, куда из южной части ареала культуры штрихованной керамики в Тацитово время будто бы проникло население с археологически не фиксируемым поребальным обрядом (Мачинский, 1976, с. 95). Однако становится ясно, что, только формально основываясь на гипотезе Д.А. Мачинского, Д.Н. Козак по существу, развил собственную, в корне отличную. Ведь Д.А. Мачинский, вместе с М. Бабешем и М.Б. Щукиным продолжая ещё довоенные исследования Г. Коссины, К. Такенберга, В. Ла Бауме и др., много сделал для установления идентичности носителей как поянешти-лукашевской, так и классической зарубинцкой культуры именно древнегерманским бастарнам (Kossina, 1914, s.147, 154; Tackenberg, 1929, s. 232 - 244; La Baume, 1934, s. 86; Babeş, 1973, s. 213; Мачинский, 1973, с. 54 - 55; Щукин, 1972, с. 109; Щукин, 1987, с. 104, 109). Притом, по замечанию М.Б. Щукина, эта бастарнская принадлежность всей, или почти всей, зарубинецкой культуры приобрела со временем ещё бόльшую очевидность, чем это вытекало из прешествующих работ Д.А. Мачинского (Щукин, 1993, с. 94). Д.Н. Козак же исходит из того, что “зарубинецкая культура - стержнь, вокруг которого развивалась древнеславянская общность на рубеже эры”. Зубрицкие памятники он именует “западновенедскими” и особо подчёркивает их близость зарубинецким и позднезарубинецким, - соответственно, “восточновенедским” (Козак, 1993, c. 24 - 25). Однако, как оказалось на поверку, эта гипотеза о венедах лишь внешне согласуется с представлениями о них как Д.А. Мачинского, так и, по-видимому, самого Корнелия Тацита. В самом деле, согласно Д.Н. Козаку, так называемая зубрицкая группа начала окончательно оформляться в результате притока в пшеворскую среду на западе Волыни и Подолии, вслед за липицкими с юга, также ещё и новых эмигрантов с севера. Какие-то ещё неясные пока причины обусловили во второй половине I в. н. э. разрушение припятского варианта зарубинецкой культуры и массовое бегство его носителей в разных направлениях: на северо-запад в Подлясье, где ими оставлен могильник Гриневичи Вельки, на юго-запад в Любельщизну, где складывается такая же смешанная пшеворско-зарубинецкая черничинская группа памятников, и, в основном, на юг. “Наверное, как справедливо предполагает Д.Н. Козак, зарубинецкие племена двигались с Полесья небольшими разрозненными, вероятнее всего, семейными группами и не основывали отдельных поселений. Они останавливались на уже существующих пшеворских, вступая в тесный контакт с их обитателями” (Козак, 1991, с. 32, 114). Считать этих беженцев грозными венетами Тацита, рыскавшими “ради грабежа”, наверное, затруднительно. Завоевание Подолии и Волыни было явно не их ролью, и очевидно, что гораздо более обоснованно протекавший здесь процесс характеризуется как уход зарубинецкого населения “под прикрытие щитов верхнеднестровской группировки бастарнов, представленной памятниками типа Колоколина - Чижикова - Звенигорода - Гринева” 109). Гринева” (Щукин, 1987, с. 109). Итак, во-вторых, опять же, вопреки Д.Н. Козаку, эти смешанные пшеворско-липицкие памятники Верхнего Поднестровья, к которым позднее добавился зарубинецкий элемент, Д.А. Мачинским сопоставляются не со славянскими венедами, а с германскими бастарнами (Мачинский, 1976, с. 91). Получается, что так называемая зубрицкая группа памятников, вопреки “западновенедской” версии Д.Н. Казака, должна сопоставляться не с самимиТацитовыми венетами, а, скорее, с их юго-западными соседями-германцами.

Итак, поиски Тацитовых венетов привели нас в страну бастарнов у подножия Карпатских гор. Между прочим, согласно Ф. Брауну, их название в греческой передаче ‘Karpáton, связано с бастарнской формой *HarЂaþa. Так или иначе, название Карпат, по Tabula peutingeriana, это ‘Alpes Bastarnicae, к востоку от которых отмечены сами ‘Blastarni, то есть бастарны (Браун, 1899, с. 107, 173). Конечно, о тех же горах речь идёт также и в “Естественной истории”. Плиний, упомянув сарматских язигов на равнине, сообщает, что “горные хребты и ущелья до реки Патиссы (занимают) прогнанные ими даки. От реки Мара, или Дирии, отделяющей их от царства Ваннианского, говорит он далее, противоположные области занимают бастернеи и затем другие германцы” (Plin., NH.,IV: 75). “Понятие “германцы” у Плиния достаточно конкретно и среди перечисленных им “германских народов” нет ни одного, чья принадлежность к германцам в современном значении этого термина могла бы быть поставлена под сомнение”, констатируют Д.А. Мачинский и М.А. Тиханова. Для этих Плиниевых “других германцев” соавторами была предложена вполне опредепённая локализация: севернее бастарнов на Днестре, восточнее Вислы и южнее Океана. Однако именно там, вместо этих ‘germani, у них картографированы … Тацитовы ‘venethi, притом тоже в полном соответствии с источником (Мачинский, Тиханова, 1976, с. 66 - 67).

Таким образом, совпадение локализации обоих древних этнонимов - отнюдь не новое открытие. Но данное соответствие требуется, наконец, обосновать, тем более что это особой сложности представлять не должно. Начать уже с практически хронологического совпадения между известиями Плиния и Тацита, ведь “Естественная история” и “Германия” были закончены ими, соответственно, в 77-м и 98-м гг. н. э. Соответствуют также и географические рамки: у обоих этих римских авторов говорится, в частности, о пространстве между Океаном, или Свебским морем, и Истром, или Дунабием, восточнее Вистулы, которую они одинаково считают текущей ещё по землям германцев. Ориентир для локализации племён внутри хинтерланда также одинаков: область обитания бастерниев, или певкинов (ср.: Plin., IV: 75 - 100; Tac., Germ., 1 - 46). Различие заключается, собственно, в том, что у Плиния указан только юго-западный ориентир, ‘basternеi, а у Тацита - как юго-западный, так и юго-восточный, ‘peucini и ‘fenni**. В этом отношении Плиний оказывается ближе к Страбону, чем к своему современнику Тациту. Страбон, также называя для бастарнских атмонов и сидонов только их юго-западных соседей, трегетов, признаётся, однако, в своей неосведомлённости относительно северных и северо-восточных пределов, даже сильно преувеличивая таковую, “ибо мы не знаем ни бастарнов, ни савроматов и вообще никого из живущих выше Понта” (Strabo, Geogr., VII: 2, 4; VII: 3, 15 - 17). По-видимому, как раз поэтому со Страбоновыми бастарнами сперва осторожно сопоставлялся не вся зарубинецкая культура, а только её южный вариант на среднем Днепре (Мачинский, Тиханова, 1976, с. 75 - 76). Может показаться, что Плинием даётся для подобной осторожности ещё бóльший повод: ведь он, в отличие от Географа, попытался компенсировать такую же свою неосведомлённость относительно реальной этногеографии внутренних территорий некритическими заимствованиями из Геродота (Рассадин, 1999, с. 30). Тем не менее, несмотря на то, что его сведения о “других германцах” при желании тоже можно приурочить только к южной окраине их расселения, они представляются вполне пригодными для сопоставления с Тацитовыми известиями о венетах.

Тацитовы венеты сопоставляются с наследием бастарнской зарубинецкой культуры уже многими исследователями. В своё время эта точка зрения была подробно аргументирована также и в специальной публикации (Рассадин, 1992). Отметм, между прочим, что ещё раньше эти венеты сопоставлялись даже непосредственно с самой зарубинецкой культурой (Kolendo, 1984, s. 130). Её германские корни стали очевиднее, когда фактически была, так сказать, разорвана “клёшевая” линия генеалогии древних славян. Напомним, что в межвоенный и послевоенный период Ю. Костшевский выступая против древнегерманской этнической атрибуции die Gesichturnenkultur, которую отстаивали немецкие археологи. Эта kulturа urn twarzowych была связана им сперва с западными балтами, а потом и с поморским ответвлением праславян (Z Polskiego Towarzystwa Prehistorycznego, 1928, s. 11 - 12; Kostrzewski, 1946, s. 71). Много позднее похожий подход снова встречается у В.В. Седова, которым данная культура разделяется на две: собственно поморскую, западнобалтскую , и раннеславянскую подклёшевую. Этническая традиция последней могла, по его мнению, обусловить принадлежность также и зарубинецкой куьтуры (Седов, 1979, с. 76). Однако подобный раздел этой довольно монолитной общности, - видимо, всё же раннегерманской, - был сочтён позднее неправомерным, и объясняется как элемент не всегда корректной дискуссии с немецкими археологами (Malinowski, 1992.). Как немецкие археологи 1930-х, Ю.В. Кухаренко в 1960-м г. указывает снова на именно поморские корни зарубинецкой культуры (Кухаренко, 1960, с. 109). Правда, позднее с этой поморской генетической версией стала успешно конкурировать “ясторфская”, акцентированная на исторических связях зарубинецкой общности не с Померанией, а с нижней Эльбой и Ютландией (Niewegłowski, 1986, s. 205; Щукин, 1993, c. 91).

Однако, в любом случае, весьма затруднительно полагать, что в свой финальный период, к которому и относятся, собственно, Тацитовы сведения о венетах, зарубинецкая культура имела уже иное, не германское, этническое содержание. Одно из подтверждений обратного - Плиниевы известия о “других германцах”.


Литература:
Абаев В.И., 1949. Осетинский язык и фольклор. М., Л.
Анфертьев А.Н., 1988. Сведения Тацита о народах Северо-Восточной Европы: опыт интерпретаци // Археология и история Пскова и Псковской земли. Тез. докл. науч.-практ. конф. Псков.

Артамонов М.И. 1946. Венеды, невры и будины в славянском этногенезе // Вестник ЛГУ. № 2.
Баран В.Д., 1974. Славяне в середине I тысячелетия нашей эры // Проблемы этногенеза славян. Киев.
Браун Ф., 1899. Разыскания в области гото-славянских отношений // Сборник отделения русского языка и словесности Императорской Академии Наук. Спб. Т. LXIV. № 12.
Бронштэн В.А., 1988. Клавдий Птолемей: II век н. э. М.
Козак Д.Н., 1991. Етнокультурна iсторiя Волини (I ст. до н. э. - IV ст. н. е.). Киïв.
Козак Д.Н., 1993. Взаємовідносіні слов’ян і германців на терріторії України в першій половині I тис. н. е. // Археологія. Вип. 2.
Козак Д.Н., 1996. Формування давньослов’яньских пам’яток на територiї Волинi i пивничної Галичини в першй чвертi I тис. // Археологiя. Вип. 2.
Кулаковский Ю., 1899. Карта Европейской Сарматии по Птолемею. Киев.
Кухаренко Ю.В., 1960. К вопросу о происхождении зарубинецкой культуры // СА. № 1.

Мавродин В.В., 1945. Образование древнерусского государства. Л.
Мачинский Д.А., 1973. Кельты на землях к востоку от Карпат // АСГЭ. Вып. 15.
Мачинский Д. А., 1976. К вопросу о территории обитания славян в I - VI веках // АСГЭ. Вып. 17.
Мачинский Д.А., 1981. Миграция славян в в I тысячелетии н. э. (по письменным источникам с привлечением данных археологии) // Формирование феодальных славянских народностей. М. 1981.
Мачинский Д.А., Тиханова М.А., 1976. О местах обитания и направлениях движения славян в I - VII вв. н. э. (по письменным и археологическим источникам) // Acta Archaeologica Carpathica. 1976. T. XVI.
Пастернак Я., 1961. Археологія Украĩні. Торонто.
Пиоро И.С., 1990. Крымская Готия. Киев.
Рассадин С.Е., 1992. Венеты и бастарны // Barbarcum. T. III.

Рассадин С.Е., 1999. Племена и народы “заскифского” Севера и Северо-Востока. Автореферат дисс. … доктора исторических наук. Минск.
Рикман Э.М., 1975. Этническая история населения Поднестровья и прилегающего Подунавья в первых веках нашей эры. М.
Седов В.В., 1976. Происхождение и ранняя история славян. М.
Cедов В.В., 1987. Балты // Археология СССР. Финно-угры и балты в эпоху средневековья. М.
Седов В.В., 1996. Современное состояние проблемы этногенеза славян // SА. Т. XXXVII.
Славяне юго-восточной Европы в предгосударственный период, 1990. Киев.
Третьяков П.Н., 1953. Восточнославянские племена. М.
Третьяков, 1970. У истоков древнерусской народности. Л.
Трубачёв О.Н., 1979. “Старая Скифия” Геродота и славяне // ВЯ. № 4.
Удальцов А.Д., 1946. Племена Европейской Сарматии II в. н. э. // СЭ. № 2.

Шадыра В.І., 1993. Фіна-угры, балты і славяне на поўначы Беларусі ў I тыс. н. э. // Весці АН Беларусі. Сер. грамадск. Навук. № 3.
Шафарик П., 1848. Славянские древности. М. Т. I. Кн. I.
Щукин М.Б., 1972. Сарматские памятники Среднего Поднепровья и их соотношение с зарубинецкой культурой // АCГЭ. Вып. 14.

Щукин М.Б., 1976. Археологические данные о славянах II - IV веков. Перспективы ретроспективного метода // АCГЭ. Вып. 17.
Щукин М.Б., 1987. О трёх путях археологического поиска предков раннеисторических славян. Перспективы третьего пути // АСГЭ. Вып. 28.

Щукин М.Б., 1993. Проблема бастарнов и этнического определения поянешти-лукашевской и зарубинецкой культур // Петербургский археологический вестник. № 6.
Babeş M., 1973. Germanische laténezeitliche Einwanderungen im Raume östlich der Karpaten (zum heutigen Stand der Forschung über die Poienesti-Lukaśevka-Kulturgruppe // Aktes du VIIIe Congres International des sciences prehistoriques et protohistoriques, Beograd 9 - 5 septembre 1971. Tome troisieme. Beograd.
Bagrow L., 1945. The Origin of Ptolem'ys Geographia // Geografica Annaler. T. 27.
Bierbrauer V., 1998. Gepiden in der Wielbark-Kultur (1. - 4. Jahrhundert n. Chr.)? Eine Spurensuche // Studien zur Archäologie des Ostseeraumes. Von der Eisenzeit zum Mittelalter. Kiel.
Birkhan H., 1997. Kelten. Versuch einer Gesamtdarstellung ihrer Kultur. Wein.
Blume E., 1912. Die germanischen Stämme und die Kulturen zwischen Oder und Passarge zur römischen Keiserzeit. Würzburg.
Ebert M., 1921. Südrußland im Altertum. Bonn.
Godlowski K., 1979. Z badań nad zagadneniem rozpzestrzeinienia słowian w V - VII w. n. e. - Kraków.
Godlowski K., 1984. „Superiores barbari” und die Markomannenkriege im Lichte archäologischer Quellen // Slovenská Archeolôgia. R. XXXII.
Hachmann R., 1970. Die Goten und Skandinavien. Berlin.
Hachmann R., Kossak G., Kahn H., 1962. Völker zwischen Germanen und Kelten. Neumünster.
Havlik L., 1973. Einige Frage der Ehtnogenese der Slawen im Lichte der römischen und byzantischen Historiographie (I Hälfte des 1. Jahrhunderts) // Berichte üdth den II Internationalen Kongreß für slawische Archäologie. Berlin. 1973. Bd. III.
Hirt H., 1905. Die Indogermanen. Ihre Verbreitung, ihre Heimat und ihre Kultur. Strassburg. Bd. I.
Jaźdźewski K., 1981. Pradzieje Europy środkowej, Wrocław - Warscawa - Kraków - Gdańsk.
Kazanski M., 1992. Les arctoi gentes „l’emperie” d’Hermanarich. Commentaire archéologique d’une source écrite // Germania. Jahrgang 70.
Kolendo J., 1984. Wenetowie w Ewropie środkowej i wschodniej. Lokalizacija i rzeczywistość etniczna // Przegląd historyczny. T. LXXV. Zeszyt 4.
Kolendo J., 1998. Swiat antzczny i barbarzyncy: Teksty, zabytki, refleksija nad przeszloscia. Seria podrecznikow, tom 1. Warszawa.
Kossina G., 1914. Die deutsche Vorgeschichte. Würzburg.
Kossina G., 1915. Die illyrische, die germanische und die keltische Kultur der frühesten Eisenzeit im Verhältnis zu dem Eisenfunden von Waren bei Leipzig // Mannus. Bd. VII.
Kossina G., 1924. Zu meine Ostgermanenkarte // Mannus. Bd. 16.
Kostrzewski J., 1946. Germanie przedhistoryczny w Polsce // РА. T. VIII.
Kostrzewski J., Chmielewski W., Jaźdźewski K., 1965. Pradzieje Polski. Wrocław
Koval’ I., 1993/1994. Kultura przeworska na Ukraine zakarpatskiej // Wiadomosci Аrcheologiczne. T. LIII.
Krahe H., 1954. Sprache und Vorzeit. Heidelberg.
La Baume W., 1934. Urgeschichte der Ostgermanen. Danzig.
Labuda G., 1980. Udział wenetów w etnogenezie słowian // Etnogeneza i topogeneza słowian. Materiału z konferencji naukowej zorganizowanej przez Komisje Slawistyczna przy Oddziale PAN w Poznania w dniach 8 - 9 XII 1978. - Warszawa - Poznań.
Laur W., 1954. Esten, eine germanische Volksbezeichnung im baltischen Raum // Zeitschrift für Ostforschung. 3. Jahrgang.
Lehr-Spławiński T., 1948. O staroźytnych lugiach // SA. T. I.
Lowmiański H., 1964. Poczatki Polski. Warszawa. T. I.
Malinowski T., 1992. W sprawie tzw. kultury grobów kloszowych // Zemie polskie w wczesnej epoce źelaza i ich powązania z innymi terenami. Przezow..
Miller K., 1962. Die peutingersche Tafel. Stuttgart.
Milojćić V., 1952. Zur Frage der “Lausitzer Wanderung” // Germania. Bd. 30.
Much R., 1900. Deutsche Stammeskunde. Leipzig.
Much R., 1937. Die Germania des Tacitus. Haidelberg.
Müllenhoff K., 1887. Deutsche Altertumkunde. Berlin. Bd. II.
Müllenhoff K., 1900. Deutsche Altertumkunde. Berlin. Bd. IV.
Niewegłowski A., 1986. Uwagi o chronologii i genezie kultur zarubinieckiej i przeworskiej // AP. T. XXXI.
Nowakowski W., 1990. Ludy na polnocno-wschodnich skrajach Barbaricum. „Germania“ Tacyta w swietle analizy zrodel archologicznych // Meander. № 2/ 3.
Nowakowski W., 1992. „HIS SVEBIAE FINIS“ - Concept of the Border of the Barbarous World at the East Baitic Coast in the Roman Period // Barbaricum. T. 2.
Okulitz J., 1984. Einige Aspekte der Ethnogenese der Balten und Slawen im Lichte archäologischer und schhprachwissenschaftlicher Forschungen // Questiones Medii Aevi. - 1984 - T. 3.
Parczewski M., 1988. Najstarsza faza kultury wczesnoslowiańskiej w Polsce. Krakòw.
Parczewski M., 1993. Die Anfänge der frühslawischen Kultur in Polen. Wien.
Pokorny J., 1938. Urgeschichte der Kelten und Illyrier. Halle.
Pradzieje ziem polskich, 1988. Tom I. Od paleolitu do środkowego okresu lateńskiego. Część 2. Epoka brązu i pocątki epoki źelaza. Warszawa - Łódź.
Schmidt L., 1910. Geschichte der deutsche Stämme bis zum Ausgange der Völkerwanderung. Die Geschichte der Ostgermanen. Berlin.
Schwarz E., 1956. Germanische Stammeskunde. Heidelberg.
Sulimirski T., 1973. Die Veneti - Venedae und deren Verhältnis zu den Slawen //: Berichte über II Internationalen Kongreß für Slawische Archäologie. Berlin. Bd. III.
Tacitus Publius Cornelius, 1957. Germania. Die Annalen. München.
Tackenberg K., 1929. Die Bastarnen // Volk und Rasse. Bd. IV.
Tymieniecki K., 1948. Wenetowie, nazwa i rzeczywistośċ historyczna // SA. T. I.
Tyminieski K, 1949. Droga Gotów na południe // Archeologia. - T. III.
Welt der Slawen. Geschichte. Gеgesellschaft. Kultur, 1986. München.
Wenskus R., 1961. Stammesbildung und Verfassung. Das Werden der frühmittelalterischen gents. Köln - Graz.
Z Polskiego Towarzystwa Prehistorycznego, 1928 // Z otchłani wiekow. T. III.
Zeuss K., 1925. Die Deutschen und Nachbarstämme. Heidelberg.

Примечания:
* Так в тексте - С.Р.
** Этих Тацитовых феннов уже предлагалось помещать в Белорусском Подвинье; впоследствии финно-угорская этническая основа днепро-двинской культуры получила также новые подтверждения (Рассадин, 1992, с. 12; Шадыра, 1993, с. 83 - 90).

Сокращения:
АСГЭ - Археологический сборник Государственного Эрмитажа.
AP - Archeologia Polski
РА - Przegąd archeologiczny.
SA - Slawia antiqua.
СЭ - Советская этнография.
ВЯ - Вопросы языкознания.

Синтаксис сноски:
C.Е. Рассадин. Между Альпами и Океаном: венеты - “другие германцы”? // Восточноевропейский археологический журнал, 5(18) сентябрь-октябрь 2002, (http://archaeology.kiev.ua/journal/050902/rassadin.htm)
.
 

© 2002 Восточноевропейский археологический журнал

.
. . .
.
.  Комментарии .
.

 

Комментарии: записей - *
» Читать / Комментировать