Предсалтовские и раннесалтовский горизонты Восточной Европы (вопросы хронологии)

Восьмой век является ключевым периодом в истории материальной культуры хазар, определяя появление одного из наиболее ярких явлений раннесредневековья Восточной Европы - салтовской культуры. На пороге столетнего юбилея её открытия следует констатировать хорошую изученность особенностей погребального обряда, домостроения, фортификации, ремесел, но все еще неисследованными остаются важнейшие вопросы возникновения, путей формирования и исчезновения салтовской культуры. Причина последнего довольно проста - до сих пор отсутствуют специальные исследования её хронологии. Первые же раскопки салтовских памятников дали обилие арабских дирхемов VIII - начала IХ вв., которые позволили датировать существование культуры VIII- IХ вв.. Верхняя граница была уточнена по находке саркельского клада с позднейшей монетой 943-954 гг., археологически подтвердившего уничтожение Саркела Святославом в 965 г., но заметное отличие саркельских материалов от салтовских бассейна Северского Донца оставило вопрос о верхней границе фактически открытым. Гипотеза о появлении аланского населения в бассейне Северского Донца после событий неудачной для хазар войны с арабами 737 г. позволила довольно точно ограничить и нижнюю хронологическую границу, но отсутствие аргументировано выделенного раннесалтовского горизонта оставило и этот вопрос нерешенным. В литературе довольно часто встречаются определения “предсалтовский”, “досалтовский”, “раннесалтовский” и т.п.. Их смысловая нагрузка в каждом случае различна, что ясно демонстрирует отсутствие четкого понимания в современной науке обстоятельств и времени появления салтовской культуры. Попытки отнести начало формирования культуры к концу VII в. [Флеров, 1983, с.103-106; Пархоменко, 1985, с. 137-139; Любичев, 1994, с.87-100; Балинт, 1996, с.61-62] чаще всего грешат отсутствием хронологической аргументации. Наиболее серьёзным существующим сегодня хронологическим исследованием салтовских материалов является раздел из книги С.А.Плетневой, посвященной Дмитровскому могильнику [Плетнева, 1989]. Исследователь не ставила перед собой задачи создания хронологической системы для всей культуры, поэтому проанализированы материалы только одного могильника с очень ограниченным привлечением аналогий. Выделены три группы комплексов, но аргументация их относительной и абсолютной датировки сведена к минимуму. В результате совершенно непонятно отнесение комплексов с наиболее ранними вещами к наиболее поздней группе [Плетнева, 1989, с.169-170]. В то же время нижняя хронологическая граница салтовских древностей определена лишь традиционной привязкой к походу Мервана 737 г. - по мнению исследовательницы, первые поселения и могильники должны были возникнуть в регионе Северского Донца в 50-х - 60-х гг. VIII в. [Плетнева, 1989, с.168-169]. Возможно ли на нынешнем этапе археологическими методами выделить ранний горизонт салтовской культуры? Ответ на этот вопрос и попытается дать наша статья.

Определение салтовской культуры как государственной культуры Хазарского каганата шаблонно, но в значительной степени верно. На практике это означает, что движущим фактором появления культуры были именно этнические хазары, и это заставляет нас в качестве предыстории обратиться к основным тенденциям развития материальной культуры кочевого населения восточноевропейской степи второй половины VII - начала VIII вв.. Седьмой век считается веком геральдических поясных наборов. Количество опубликованных кочевнических погребений с геральдическими поясами пока невелико, что, собственно, и объясняет отсутствие хронологического исследования по ним. Предельную осторожность следует соблюдать и при использовании инокультурных аналогий. Разные степени открытости, разные уровни развития ремесла, разные темпы введения инноваций и, соответственно, смены мод и облика материальной культуры различных древних обществ не позволяют создавать системы синхронизаций для больших регионов, если нет весомых оснований считать данный регион вовлеченным вследствие каких-либо причин в единый культурно-экономический комплекс. Хороший урок в этом плане преподнесла находка псевдопряжки, аварские и славянские аналогии которой датируются VII в., в бирском погребении № 382 с хорезмийской монетой 50-60-х гг. VIII в., но Н.А. Мажитов тут же делает ошибку, пытаясь расширить полученную дату и на другие регионы [Мажитов, 1990, с.263-266; рис.2,9]. Привлечение инокультурного материала для датировок рассматриваемых нами кочевнических комплексов возможно лишь при условии надежного обоснования прямых контактов, которые, например, маловероятны в случае с аварами до 680 г. и наоборот реальны после этого рубежа. Корректными можно считать аналогии с соседними крымскими и славянскими лесостепными комплексами с геральдическими наборами, датировки которых разработаны неплохо [Айбабин, 1990; Гавритухин, Обломский, 1996], однако они позволяют сделать лишь некоторые общие наблюдения.

Ранняя група степных погребений (Большой Токмак, Малая Терновка к.21 п.1) выделяется по пряжкам “Суцидава”, бытующими в Крыму в первой трети - первой половине VII в. [Айбабин, 1990, с.48]. Поясной набор из Иловатки имеет отдельные аналогии в Большом Токмаке, но, в то же время, вмещает детали, являющиеся переходными к геральдическим деталям следующего горизонта, а также пряжку с В-образной рамкой и подтреугольным подвижным щитком (судя по аналогии в Трубчевском кладе [Приходнюк, Падин, Тихонов, 1996, рис.11, 1] - не ранее середины VII в.) и ранние Р-образные скобы кинжала, что позволяет отнести погребение ко второй четверти VII в.. Следующий горизонт хорошо представлен славянскими “днепровскими” кладами. Исследования И.О.Гавритухина убедительно показали, что основная масса вещей из комплексов днепровских кладов 1-й группы датируются второй - третьей четвертью VII в., что свидетельствует о высокой степени вероятности сокрытия кладов 1-й группы вследствие кратковременного исторического события [Гавритухин, Обломский, 1996, с.58-95]. Таковым традиционно считается проникновение в Северное Причерноморье сначала булгар, а затем и хазар, в диапазоне ок. 670-680 гг.. Попытка О.А.Щегловой развести во времени их появление на срок, достаточный для объяснения появления различий между 1-й и 2-й группами днепровских кладов [Щеглова, 1990], не совсем удачна. Во-первых, она является следствием неправильного понимания времени и обстоятельств появления Пастырского городища и кладов 2-й группы, несомненно связанной с ювелирами Пастырского [см.: Приходнюк, 1996], во-вторых, только появление на правом берегу Днепра хазар объясняет переход Дуная ордой Аспаруха в 680 г.. В любом случае, эпизод выпадения кладов 1-й группы связан именно с этим временем. Принципиальная важность кладов 1-й группы заключается в довольно резком отличии поясных наборов из их состава от северопричерноморских кочевнических погребений с геральдической гарнитурой, а тем более от комплексов перещепинско-вознесенского круга. В то же время отдельные детали степного круга из кладов свидетельствуют о их временной близости к погребениям, но столь резкие различия вряд ли могут быть только этнографическими. Эти обстоятельства свидетельствуют в пользу концепции А.И.Айбабина [Айбабин, 1985, с.196-202] о связи с хазарами выделенной исследователем “перещепинской культуры” (термин М.И.Артамонова) и о сложносоставности последней, отражающей социальную и этническую неоднородность хазарского населения [Комар, 1999]. Комплексы отражают три основные социальные группы: 1) погребения правителей и высшей знати (Перещепина, Вознесенка, Глодосы, Ясиново, Романовка, Келегеи, Новые Санжары, Макуховка); 2) погребения родовой знати (комплексы арцибашевского типа - мужские: Арцибашево, Виноградное к.5, Васильевка, Белозерка, хут. Крупской, Уч-Тепе и т.п.; женские: Морской Чулек, Новопокровка, Уфа п.8, Джигинская); 3) погребения рядового населения (тоже с развитой имущественной стратификацией) - большой массив преимущественно подбойных погребений, ориентированных на СВ, с поясными наборами геральдического стиля. Первыми свидетельствами симбиотического существования хазар и алан стали появление аланских гончарных центров в Канцирке и Мачухах. Новые попытки отнести время их функционирования к концу VI-VII вв. [Гавритухин, Обломский, 1996, с.123, 142] малоубедительны - при отсутствии датирующих вещей на самих памятниках находки керамики канцирского типа известны в Вознесенке и Келегеях, моловероятна и случайность расположения поселений аланских гончаров рядом с наиболее богатыми кочевническими комплексами Перещепины и Вознесенки. Ссылка на мнение В.Ю.Малашева имела бы смысл в случае наличие в Мокрой Балке хотя бы близких канцирским сосудов, ближайшие же аналогии им находим на салтовском селище у Цариного городища (с.Маяки Донецкой обл.) [Михеев, 1985, рис.15], что совершенно справедливо отмечено специалистом по салтовской лощеной керамике В.С.Флеровым [Флеров,1981, с.178]. Алано-хазарские связи несколько иного рода отражает регион Уфы. Тут представлены погребения арцибашевского типа с вещами иранского круга (изделия с грануляцией, чаша) и рядовые погребения с геральдической гарнитурой. Новиковское погребение резко отличается от известных погребений арцибашевского типа погребальным ритуалом - подкурганное трупосожжение в каменном склепе. Трупосожжение находит аналогии в Поднепровье (Глодосы, Новогригорьевка м.1, Геленовка - последнее подкурганное) и Северном Кавказе (Борисово); каменный склеп характерен для Кавказа. Похожие каменные склепы были найдены в Уфе и в 1827 г., катакомба с дромосом - в 1879 г., такая же катакомба изображена на рисунке М. И. Касьянова или Б. А. Койшевского вместе с вещами из п.4, что, возможно, датирует её тем же временем [Ахмеров, 1970, с.169-171; рис.1]. Характерные кавказские кувшины обнаружены в пп.7 и 35 [Ахмеров, 1970, с.185-186; рис.10; Мажитов, 1981б, рис.12, 73]. Подкурганные и бескурганные катакомбы Чир-Юртовского могильника, несмотря на внешне аланский облик, убедительно связаны М.Г.Магомедовым с хазарами [Магомедов, 1977; Магомедов, 1983, с.87-100]. С уфимскими катакомбами их сближают забутовка входа в катакомбу необработанным камнем или сырцовым кирпичом, одиночные или парные погребения. Наконец, в грунтовом уфимском могильнике заметный процент черепов были деформированы, то же отмечено и для Чир-Юрта (в серии, рассмотренной Т.С.Кондукторовой - 75% [Кондукторова, 1967, с.119-122]) и более раннего погребения из Иловатки [Смирнов, 1959, с.219-220]. Скорее всего, эти параллели отражают активные контакты хазар с населением их исходного региона проживания или даже просто двусторонние передвижения отдельных групп на начальной стадии существования Хазарского каганата (вторая пол.VII в.).

Датирование перещепинской культуры замыкается на двух богатейших и интереснейших комплексах Перещепины и Вознесенки, являющихся эталонными для двух хронологических горизонтов культуры.

Горизонт Перещепины

Благодаря фундаментальным работам Й.Вернера, Э.Тот и А.Хорвата [Werner, 1984; Toth, Horvath, 1992; остальная историография там, новейшая опущена] синхронизация комплексов из Перещепины и Келегей с аварскими погребениями Кунбабоня и Бочи вряд ли у кого-то вызовет сомнения. В то же время попытка их датировки или этнической интерпретации в любом случае вызовет резкое неприятие у сторонников булгарской или хазарской гипотез. Для исследователей хронологии это противостояние замыкается на датировке до или после 680 г.. Исходя из явной однокультурности комплексов круга Перещепины-Вознесенки, мы сочли невозможным их принадлежность двум разным этническим массивам и присоединились к хазарской версии, которая автоматически датирует перещепинский комплекс временем после 680 г. [Комар, 1999]. Мы специально не анализировали альтернативную “теорию Кубрата” и не собираемся это делать здесь. Причина проста: опыт показывает, что в ситуации, когда возможны только два варианта ответа - да или нет, конструктивная дискуссия невозможна. Позиция скептика всегда более выгодна, при желании она позволяет поставить под сомнение даже самые прочные концепции, но редко предлагает что-то стоящее взамен. Просто сослаться же на многочисленных критиков не совсем удобно, поскольку ни один из них даже в общих чертах не отразил позиции автора. Поэтому мы предпочитаем пока отложить данный вопрос и остановиться только на конструктивных моментах, касающихся хронологии комплекса.

Развернутой критики поздней даты Перещепины (после 680 г.), как ни странно, просто не существует, поскольку “теория Кубрата” считает достаточной опорой многочисленный нумизматический материал из комплексов перещепинского круга. Специально коснувшись вопроса современных взглядов на использования монет для датировки археологического материала, И.О.Гавритухин вновь подтвердил выводы А.К.Амброза: монета сообщает нам только terminus post quem, но дату комплекса определяет лишь детально разработанная относительная хронология всех вещей из его состава [Гавритухин, Обломский, 1996, с.58-59]. Относительно же датировки вещей из Перещепины высказывались только общие замечания. Так, по мнению Ч.Балинта, о более ранней дате Перещепины свидетельствует факт, что ни один предмет из комплекса (за исключением ритона) не соответствует среднеаварским [Балинт, 1996, с.61]. Это утверждение не совсем верно уже на уровне формулировки. Во-первых, в венгерской литературе существует довольно большое количество разных трактовок самого термина “среднеаварский период”, а тем более нет единых критериев отнесения того или иного комплекса к даному периоду. Во-вторых, византийские вещи из комплексов Бочи и Кунбабоня ошибочно включать в систему хронологии аварских изделий, пытаясь найти им место в типологии, поскольку они инокультурны. Аварские же имитации византийских поясных наборов данного типа из комплексов Папа-Урдоб и Кишкуфелегихаза-Пакапуста отнесены Е.Гарам к горизонту Игар - Озора [Garam, 1991, c.76-77], что, в свою очередь, должно указывать на бытование наборов типа Боча-Кунбабонь по крайней мере до его начала. В п.1 Кунбабоня есть характерная для горизонта Игар - Озора маленькая серебряная пряжка с “вытянутыми губами” (таб.2, 47); только в средне- и позднеаварских комплексах находят аналогии и прямоугольные ременные накладки с прорезью по центру из п.1 Кунбабоня [Toth, Horvath, 1992, taf.ХV, 4,10] и Перещепины (таб.3, 1). Рассмотрим п.2 Кунбабоня и комплекс из Келегей, который традиционно жестко синхронизируется с Перещепиной. В Келегеях найдена маленькая пряжка с “вытянутыми губами” (таб.2, 47), идентичная пряжке из п.1 Кунбабоня (таб.2, 45); в п.2 Кунбабоня находилась и поясная пряжка этого типа (таб.2, 46), аналогичная в общих чертах пряжке из Тотипусты (таб.2, 57). В обоих комплексах есть поясные наконечники с витым орнаментом (таб.1, 80, 81). Это ещё не характерная сложная плетёнка горизонта Игар-Озора, хотя такой орнамент встречается на отдельных изделиях данного круга (напр. на двух бляшках из п.11 Гатера [Fettich, 1926, taf.VI]). Такой орнамент находим на поясных наконечниках п.51 Чико [Hampel, 1905, b.III, taf.202, 3], п.90 Кернье [Salamon, 1969, abb.8, 3], п.9 Шебени II [Garam, 1975, fig.24, 4]. В двух последних были стремена с прямой подножкой, близкие по форме перещепинским, а в п.90 Кернье и наконечники с геометрическим орнаментом горизонта Игар-Озора [Salamon, 1969, abb.8, 2]. Наконец, в третьих, и Перещепина, и Келегеи вмещают предметы хазарского круга горизонта Вознесенки, синхронного аварскому горизонту Игар-Озора. В отличие от аварских комплексов, византийский меч из Перещепины не был основным, более того, он даже показался его владельцу недостаточно роскошным, вследствие чего на его бутероли появился камень в напаянном гнезде [Львова, Семенов, 1985, с.80]. Основной же меч сохранился только в обломках, поскольку по ритуалу, отмеченному для Глодос и Вознесенки, был сломан. Как убедительно доказано А.К.Амброзом, перещепинский меч по конструкции и форме перекрестья, конструкции рукояти и Р-образным скобам ножен аналогичен клинковому оружию Глодос и Вознесенки [Амброз, 1986, с.60-63; рис.5, 1-5; Комар,1999, рис.1, 3]; такой же футляр рукояти, а, следовательно, и меч был и в Келегеях [Фабриціус, 1927, мал.18]. Аналогии в Глодосах и Вознесенке находит и инкрустация перекрестья перещепинского меча в технике насечки золотом по железу, отмеченная А.И.Семеновым [Семенов, 1988, с.103-108]. Близкий перещепинскому меч, скорее всего, был и в Макуховке [Семенов, 1986, с.34]. Перещепинские стремена [Бобринский, 1914, таб.VII, 15, 16] точных аналогий не имеют. Вознесенские более вытянутые, уже близкие салтовским аркообразным. По форме дужки к перещепинским близки стремена из Шент-Эндре и п.109 Чико [Hampel, 1905, b.III, taf.265, 1; taf.205, 1], п.90 Кёрнье [Salamon, 1969, abb.8, 5,6] и др.. Для нас важно, что прямая подножка считается характерным признаком горизонта Игар-Озора. Бляшки сбруи из Перещепины и Келегей (таб.1, 85, 89, 90, 96, 99) ближайшие аналогии находят в Вознесенке, Новых Санжарах, Глодосах (таб.1, 79, 86-88, 95, 98), похожие есть и в аварских комплексах горизонта Игар-Озора - Кунаготе, Фёнлаке и др. [Hampel, 1905, b.III, taf.262, 1, 2, 4, 5; taf.446, 7, 11]. Только в горизонте Вознесенки распространяются сферические бубенчики-пуговицы, известные и в Перещепине [Бобринский, 1914, таб.ХII] и Келегеях [Фабриціус, 1927, мал.18]. Келегейская серьга в виде перевернутой пирамидки зерни с шариками на конце (таб.1, 115), в отличие от византийских серьг из Глодос (таб.1, 114) и Шент-Эндре [Hampel, 1905, b.III, taf.263, 5, 6], могла быть сделана и местными ювелирами. Другая серьга из Келегей (таб.1, 120) относится к разновидности “салтовских” или “хазарских”, как предложил называть данный тип Д.А.Сташенков [Сташенков, 1995, с.61-64]. Тип широко представлен в комплексах горизонта Вознесенки (Ясиново, Глодосы, Новые Санжары, Романовка, Директорская Горка) (таб.1, 119, 121-124, 128), аналогичные серьги были в и комплексе из Тотипусты [Hampel, 1905, b.III, taf.268, 10, 11]. Очевидно, немного более ранний вариант находим в Перещепине (таб.1,118). Аналогичная серьга в п.4 склепа 257 Эски-Кермена найдена вместе с монетой Константина IV Погоната (668-685 гг.) [Айбабин, 1982, с.186, рис.10, 7]. Наконец, интересная параллель - кресты из Озоры-Тотипусты, Келегей и Глодос (последний утрачен). Если это не свидетельство христианства их владельцев (что довольно сомнительно), то тогда дань моде на византийские вещи. И.О.Гавритухин даже отметил кресты как специфический признак горизонта Игар-Озора [Гавритухин, Обломский, 1996, с.76]. Последнее, конечно, не принципиально, но вряд ли случайно похожий крест находился и в упоминавшемся выше склепе 257 Эски-Кермена (п.6) с фибулами днепровского типа (горизонт “антских” кладов 1-й - 2-й групп) [Айбабин, 1982, с.186, рис.10, 10].

Приведенные выше факты, как нам кажется, убедительно показывают, что перещепинский и келегейский комплексы относятся к горизонту, плавно переходящему в горизонт Вознесенки, синхронному аварскому горизонту Игар-Озора. Синхронный же перещепинскому горизонт Боча-Кунбабонь подстилает горизонт Игар-Озора, и также относится к среднеаварскому времени [Гавритухин, Обломский, 1996, с.73], причем п.1 Кунбабоня, по мнению Э.Тот и А.Хорвата, совершено после 670 г. [Toth, Horvath, 1992, p.215-221]. Перещепина и Келегеи в гораздо большей степени ближе к горизонту Игар-Озора, чем п.1 Кунбабоня или Боча, а следовательно, вполне могут датироваться временем после 680 г..

Попытаемся уточнить традиционно наиболее уязвимую историческую интерпретацию перещепинского комплекса. Исследования перещепинского меча показали наличие на обкладках рукояти процарапанных мастером греческих букв [Львова, Семенов, 1985, с.79; рис.3]. Учитывая аварские аналогии, меч явно византийского, а не местного, производства, поэтому есть веские основания отнести к одному подарочному комплекту весь поясной набор, включая большую византийскую пряжку и наконечники ремней. Стилизация набора под восточные иранские образцы, его встречаемость только в погребениях высшей кочевнической знати, на наш взгляд, свидетельствуют о его специальном изготовлении для эпизода одаривания Константинополем кочевнических вождей и их ближайшего окружения с целью заручиться поддержкой в каком-то важном вопросе. Скорее всего, этот же эпизод наблюдается и при анализе нумизматического материала из Перещепины и Келегей, который дает и нижнюю границу события - ок.645-646 гг., причем А.И.Семенов считает, что монеты покинули Константинополь на протяжении небольшого периода после чеканки, пока монеты одного штемпеля еще не успели разойтись с монетного двора [Семенов, 1991, с.124-126]. Для Византии 40-е гг. VII в.- период активных войн с арабами, в которых она несла тяжелые территориальные потери. В 642 г. в битве при Нехавенде потерпели решающее поражение от арабов и персы. В этом же году арабы захватили Азейбарджан и в 22 г. х. (642/643 гг.) вышли к Дербенту, захватив при этом контролируемую хазарами Албанию. По сообщениям арабских источников, военачальник Абд ар-Рахман ибн Раби’а на этом не остановился и совершил походы на хазарские города Баланджар и ал-Байду. Периодические нападения на Баланджар продолжались до 52 г.х. (652/653 гг.), когда крупный поход братьев Абд ар-Рахмана и Салмана закончился полным поражением и смертью Абд ар-Рахмана, а также потерей Дербента [Новосельцев, 1990, с.173-175]. Византия же, потеряв в 646 г. Египет, тем не менее, сумела стабилизировать обстановку, и в дальнейшем успехи арабов были не столь внушительны. Совершенно очевидно, что с проблемами взошедший на престол Констанс II в таких условиях должен был попытаться заручиться доверием и поддержкой соседних государств. Случайно ли совпадение этих событий с отсылкой даров правителям двух государств, первое из которых - Аварское - было реальной угрозой ослабленной Византии, а второе - Хазарское - реальным союзником в борьбе с арабами на Кавказе? Заметим также, что письменные источники ни слова не говорят об участии в бурных политических и военных событиях на Кавказе первой половины - середины VII в. булгар, поэтому сколько бы не тиражировалась в литературе гипотеза о возникновении в это время независимого от хазар государства Кубрата, количество изведённой бумаги не сможет компенсировать отсутствие реального политического веса такого “государства”, даже если оно действительно существовало. Если наша гипотеза об одновременности даров верна, то мечи и поясные наборы из Перещепины, Келегей, Кунбабоня и Бочи изготовлены во второй половине 40-х или в начале 50-х гг. VII в.. Ручаться за аналогичные предметы из других аварских погребений нельзя, поскольку они могли быть изготовлены по образцу позже, уже местными ювелирами, что, например, совершенно очевидно для поясных наборов комплексов Папа-Урдоб и Кишкуфелегихаза-Пакапуста, ножен из Кунаготы и т.д.. Эпизоды изготовления вещи и её выпадения в землю расходятся во времени, и иногда на довольно большие сроки. По мнению Э.Тот и А.Хорвата, кунбабоньский каган, умерший в возрасте 60-65 лет, правил приблизительно до 670-675 гг. [Toth, Horvath, 1992, p.215-221]. При хазарской атрибуции Перещепины наиболее вероятным временем попадания предметов в землю с точки зрения исторической датировки будет период 680-690 гг.. Если нижнее ограничение понятно, то логику верхнего попытаемся объяснить. История хазаро-византийских отношений 695-707 гг. известна благодаря личному участию в них императора Юстиниана II. Весь этот период Юстиниан имел дело с не известным по имени хазарским каганом, отцом по крайней мере одной взрослой дочери (т.е. возраст не менее 40 лет). Следовательно, перещепинский комплекс мог происходить только из разграбленного поминального храма или погребения его отца, скорее всего, внука упоминаемого Феофаном Зиевила (Джебу/ябгу-хакана). Зиевил погиб ок. 629 г. в ещё активном возрасте; сменить его престоле должен был старший сын, известный в источниках только по титулу - “шад”, который, очевидно, и стал отцом “перещепинского” кагана. Поскольку “Шад” непосредственно участвовал в персидском походе Ираклия и Зиевила 627/628 гг., наличие в перещепинском комплексе сасанидской посуды, изготовленной специально для царского двора оказывается абсолютно закономерной [Маршак, Скалон, 1972, с.3-12]. Вряд ли следует связывать смерть “перещепинского” кагана с гипотетическим ранением во время сражения с булгарами, как это сделал М.И.Артамонов [Артамонов, 1990, с.276]. Судя по возрасту сына, каган был достаточно пожилым (ок.60 лет), а список травм и болезней “кунбабоньского” кагана наглядно показывает, что продолжительность жизни в 60-65 лет даже для представителей высшей знати являлась максимальной.

Горизонт Перещепины включает в себя только два погребения высшей знати - Келегеи и Макуховку, основу же горизонта составляют рядовые погребения с геральдической гарнитурой и погребения арцибашевского типа. Этот массив достаточно сильно отличается от комплексов перещепинского круга, но причины совершенно не в хронологической разнице, как считает Р.С.Орлов [Орлов, Рассамакин, 1996, с.103]. В.Н.Добжанский попытался суммировать письменные и археологические источники, мнения, высказанные в литературе относительно семантики поясных наборов евразийских кочевников [Добжанский, 1990]. Полученная картина показывает наличие в современной науке практически полной солидарности исследователей по этому вопросу. Для нас важна одна из посылок: пояс кочевника свидетельствовал о его имущественном и социальном статусе, месте в табелях о рангах - военных и племенных, возрасте и т.п.. То же должно было касаться и всего внешнего облика кочевника, включая его одежду, украшения и т.д.. Как следствие, отличительные знаки низших рангов не могли использоваться в одежде высших и наоборот, что на практике подразумевает сложную структуру материальной культуры одного и того же населения. Эту картину мы и наблюдаем в перещепинской культуре. Поясные детали с грануляцией комплексов арцибашевского типа [Комар, 1999, рис.3] несомненно синхронны изделиям в этой технике Перещепины, Кунбабоня и Бочи; в свою очередь, практически полный набор геральдических деталей из комплексов арцибашевского типа позволяет уверенно синхронизировать их с рядовыми погребениями. При внешней разнообразности геральдических наборов погребений выделить среди них хронологические группы практически невозможно. Пока уверенно отнесены к горизонту Вознесенки только три погребения (Портовое, п.11 к.1 Ковалевки II и п.10 к.4 Калининской). Два комплекса - Епифаново на Нижнем Дону и п.3 к.30 Калининской в Прикубанье - соответственно по маленьким пряжкам византийского типа и вытянутой Т-образной бляшке [Безуглов, 1985, рис.1, 3-4, 19], а также по бляшке с двумя головками птиц и бляшке в виде головы птицы [Атавин, 1996, таб.13, 10, 12] - явно синхронны комплексам типа Боча-Кунбабонь и одновременно по остальному инвентарю синхронны основной массе погребений с геральдическими наборами. Немного более архаичны по виду погребения у хут.Чапаевский и Малаи на Кубани, содержащие псевдопряжки, омегообразные бляшки и Т-образные бляшки со щитком “рогатой” формы [Атавин, 1996, таб.6, 2,3,5; таб.7, 10-11; таб.22, 1,6], характерные для “антских” кладов 1-й группы. Следует ли из этого, что данные погребения относятся к дохазарскому времени? Скорее всего, нет. Кубанская группа погребений довольно однородна по обряду и явно оставлена одной группой населения, которая, судя по п.3 к.30 Калининской, продолжала жить тут и на этапе Вознесенки. Конечно, их локализация в Прикубанье, заметное отличие погребального обряда от северопричерноморской группы (простые грунтовые ямы, восточная ориентация, отсутствие погребений целого коня) делают очень привлекательной гипотезу о их унугундурской (булгарской) принадлежности, но во-первых, погребальный обряд дунайских булгар также другой (наличие ям с заплечиками и костяков коней, северная ориентация), во-вторых, методика датировки А.Г.Атавина [Атавин, 1996, с.219-232] устарела и сейчас неприемлема. Вещи из погребений у хут.Чапаевский и Малаев по славянской хронологии относятся к горизонту “антских” кладов 1-й группы. Но клады были зарыты в условиях опасности ещё при жизни их владельцев. Иными словами, весь набор изделий из их состава при условии отсутствия опасности использовался б и после 670-680 гг. и попал в погребения уже после этого рубежа. Это прекрасно иллюстрируется пальчатыми и зооморфными фибулами, продолжающими бытовать и до момента выпадения кладов 2-й группы. В случае же с кочевническими комплексами мы имеем дело именно с погребениями. Также интересный момент: в Прикубанье хазары появились уже ок.670 г., в то время, как их проникновение в украинскую лесостепь (Рябовский могильник), повлекшее за собой передвижения славян и выпадение севровосточной части кладов 1-й группы (Трубчевск, Гапоново и т.п.) произошло лишь ок.680 г.. Очевидно, прикубанская группа погребений всё-таки появляется уже в хазарское время, а следовательно, если и связана с унугундурами, то только с племенем бат-Баяна. Не исключено, что историк VIII в., у которого заимствовали булгарский сюжет Феофан и Никифор, локализировал “Великую Болгарию” на Кубани именно по данным о проживании племени бат-Баяна, исходя из посылки, что тот “храня завет отца своего, оставался на земле предков и доныне” [Чичуров, 1980, с.61, 162].

Специфика горизонта Перещепины состоит в том, что хотя большинство погребений горизонта “выпали” в Северном Причерноморье и Северо-Западном Кавказе после 680 г., сама культура сформировалась гораздо раньше и в других регионах. До сих пор нам практически не известны достоверные раннеаварские погребения VI в., погребения дунайских булгар конца VII - первой половины VIII вв., и таких примеров, иллюстрирующих 1-ю стадию кочевания по С.А.Плетневой, много. Но в этих случаях культура кочевников претерпевала кардинальные изменения из-за резкого отрыва от прежних ремесленных центров и адаптации к новым, а государственные образования находились только в начальной стадии их становления. В случае с хазарами (или лучше сказать - западными тюркютами) ситуация другая. Тюркюты появились на Кавказе сразу вслед за аварами, и их присутствие тут археологически неуловимо до второй пол. VII в. (Чир-Юрт), когда из Западнотюркского каганата выделился Хазарский. Хазарский каганат унаследовал всю государственную и социальную организацию Западнотюркского и по схеме С.А.Плетнёвой [Плетнева, 1982, рис.1-3] состоянием на вторую половину VII в. по этих показателях отвечал даже не второй, а третьей стадии кочевания. Занимая прикаспийские степи от Дагестана до Заволжья и контролируя восточную часть Северного Кавказа, хазары именно тут и сформировали единый облик своей материальной культуры. Вытеснив сначала ок.670 г. из западной части Северного Кавказа булгар и проникнув вслед за ними ок. 680 г. в Северное Причерноморье, хазары не столько изменили, сколько расширыли зону своего проживания, но перетекание основной массы населения из Прикаспия в Северное Причерноморье и Северо-Западный Кавказ привело к выпадению могил “завоевателей родины” (т.е. на момент ок.670 г. поколения 20-55 лет) уже на новой территории. Таким образом, и присутствие наиболее ранних погребений (Малаи, Чапаевский) в Прикубанье, и однородность геральдических наборов погребений Северного Причерноморья не только не удивительны, но наоборот, исторически закономерны. И хотя погребальные памятники горизонта Перещепины датируются исключительно последней третью VII в., появление культуры следует отнести ко второй трети VII в.. Наиболее ранним комплексом, позволяющем говорить о начале формирования культуры, является п.2 к.3 у с.Иловатки в Заволжье [Смирнов, 1959, с.219-220; рис.7] второй четверти VII в.. Для некоторых заволжских погребений (п.7 к.1 I Бережновского могильника, п.1 к 111 II Бережновского могильника [Синицин, 1959, с.110; рис.34,1; Синицин, 1960, с.106-107; рис.39, 14] вполне вероятной датой будет и третья четверть VII в., что позволяет локализовать один из исходных районов проживания хазар.

Горизонт Вознесенки

Появление хазар в Северном Причерноморье, установление более тесных контактов с Византией непременно должно было сказаться на облике перещепинской культуры, что мы и наблюдаем в горизонте Вознесенки. В общих чертах горизонт характеризируется проникновением аварских и византийских форм в материальную культуру знати и рядового населения, а также развитием собственно хазарских орнаментальных мотивов. Ниже мы предлагаем описание наиболее представительных в хронологическом плане признаков горизонта.

Пряжки. Появившись впервые в Перещепине, на этапе Вознесенки ( а в Венгрии на этапе Игар-Озора), византийские пряжки начинают постепенно вытеснять местные варианты. В отличие от более ранней перещепинской пряжечки (таб.2, 87), пряжка из п.5 Директорской Горки имеет уже не овальную, а сегментовидную рамку; щиток лишен выступа на конце (таб.2, 88). Судя по язычку, пряжка не византийского, а уже местного изготовления. Также местный дериват имеется и в к.1К Мокрой Балки (таб.2, 89). Малые византийские пряжки появляются и у авар (напр. погребение из Бачфекетехедь [Fettich, 1926, fig.21]). Пряжка типа “Сиракузы” найдена в п.138 Борисово (таб.2, 78). Бытование таких пряжек в Крыму А.И.Айбабин ограничил VII в., но от классических пряжек этого типа борисовская отличается конструкцией язычка, который по наличию двух выступов очень близок язычку пряжки из п.141 (таб.2, 79). Последняя отнесена А.И.Айбабиным к типу 5 первой половины VIII в. [Айбабин, 1990, с.43]. В склепе 1/1907 из Узень-Баша обе пряжки встречены вместе, причем язычок пряжки “Сиракузы” практически идентичен язычку пряжки из п.138 Борисово [Айбабина, 1993, рис.V, 4]. П.141 Борисово, все же, на наш взгляд, несколько моложе и принадлежит к следующему горизонту Галиат-Геленовка. В п.5 Директорской Горки находилась массивная византийская позолоченная бронзовая шарнирная пряжка, с овальной рамкой и вытянутым подтрапециевидным щитком; язычок декорирован насечками, в задней части имеет прямоугольный выступ с гнездом для вставки. Вся поверхность щитка покрыта пунсонным орнаментом, заполненным синей и зеленой эмалью (таб.2, 1). Аналогичные пряжки на территории Восточной Европы нам не известны, хотя пряжка по схеме довольно обычна и общих аналогий можно найти довольно много. Из хазарских комплексов по форме рамки и язычка к ней близки пряжка из к.82 Верхнечирюртовского могильника (таб.2, 6) следующего горизонта, византийская пряжка из Камунты и аналогичные ей [Ковалевская, 1979, таб.V, 10, 11]. Пряжка типа “Болонья” происходит из к.14 Верхнего Чир-Юрта (таб.2, 8). Её рамка тоньше, язычок расширен на переднем конце, щиток подсердцевидной формы, декорирован врезными линиями, в центре - трилистник. Щиток пряжки цельный, но обычно в центре аналогичных пряжек находится сердцевидный вырез [Айбабин, 1982, рис.1, 15, 23; рис.2, 5; Айбабин, 1990, с.46]. Рамка чирюртовской пряжки и пряжки из Директорской Горки менее вытянута, внутренний контур овальный - это типологические признаки пряжек VIII в.. Наоборот, типологически древнее пряжка из к.113 Мокрой Балки (таб.2, 10). Её рамка вытянута, а внутренний контур подвосьмеркообразной формы. Щиток вытянутый, фигурный, с тремя прорезями каплевидной формы. Аналогии известны преимущественно на Кавказе (по В.Б.Ковалевской - п.53а и 56 Чир-Юрта, Кумбулта, к.Г Чми, п.9 Архона и 3 пряжки в Камунте [Ковалевская, 1979, таб.ХIII, 8], один экземпляр происходит из склепа 249 Эски-Кермена в Крыму [Айбабин, 1990, рис.44, 7]. Пряжки аналогичны византийским прототипам, но, скорее всего, местного изготовления. Характерные для аварского горизонта Игар-Озора пряжки с “вытянутыми губами” появляются и в комплексах хазарского круга. Так оформлены пряжки из Келегей, курганов 29, 49 Чир-Юрта, кат. 29/1985 Клин-Яра III (таб.2, 47, 58, 61, 68, 69). Типичные для византийских пряжек ограничители для язычка на рамке (таб.2, 39-41, 49, 56, 59, 84) заменяют обычное углубление, которое остается только на пряжках с трапециевидной рамкой (таб.2, 48, 91, 92). Характерный тип горизонта - пряжки со щитком в виде рыбьего хвоста из Вознесенки (таб.2, 41), к.7 Мокрой Балки [Афанасьев, 1980, рис.3, 10], Султановского [ОАК за 1900 г., с.53, рис.119]. В горизонте появляется и новый местный тип - пряжки с прямоугольной рамкой вместо щитка. Пряжки из к.23 и к.29 Чир-Юрта ещё соединялись с подвижным U-образным щитком (таб.2, 67), позже этот тип пряжек использовался без щитка. Обратим внимание на то, что язычок пряжек в отличие от более поздних шарнирных - пластинчатый. Рамка пряжки из к.6 Чир-Юрта заострена на конце (“треугольная”) (таб.2, 80). Типологически такая рамка более поздняя, поэтому несмотря на невыразительность инвентаря кургана, мы склонны отнести его к следующему горизонту.

Детали поясных наборов. Двусторонние поясные наконечники по форме разделяются на два варианта. Вариант 1: состоит из двух обращенных торцами U-образных щитков. Представлен в Тотипусте, п.53 Кишкереш Похибуй Мачко-дюло, кат.21, 113 Мокрой Балки, поясном наборе из Камунты (таб.1, 4, 5, 7-9, 11, 12). Вариант 2: состоит из двух заостренных на концах U-образных щитков. Представлен в Вознесенке, п.5 Директорской Горки, Ясиново, наборе матриц из Херсонеса, Фёнлаке, Кунаготе (таб.1, 1-3, 5, 6, 10), аналогичная Вознесенской бляшка найдена в Среднем Поднепровье [Корзухина, 1996, таб.92, 4]. В поясной набор обычно входят U-образные бляшки, повторяющие орнамент двусторонних наконечников (таб.1, 13-15, 18-22, 24-29) и иногда большие вытянутые наконечники, орнаментация которых - как бы сливающиеся две U-образные бляшки, поставленные одна на одну (таб.1, 50). Также присутствуют небольшие вытянутые U-образные штампованные наконечники дополнительных ремней (таб.1, 32, 33, 35, 36) и более крупные (таб.1, 38, 39, 52) основных. Орнаментация изделий этой группы различна. Бордюр чаще всего рубчатый (таб.1, 1, 2, 4, 13, 15, 16, 35, 36), в п.5 Директорской Горки, как и в п.11 Гатера, бордюр наконечника имитирует перевитую веревку (таб.1, 33). В поясном наборе из Камунты (таб.1, 7, 27, 32) и на бляшке из п.4 Директорской Горки (таб.1, 26) он имитирует византийские изделия круга Перещепина-Кунбабонь (таб.1, 23, 24), более мелкая грануляция у наконечника из п.1 к.8 Старонижестеблиевской I (таб.1,34), мелкая зернь - у бляшек из Портового, Кунаготы, п.53 Кишкереш Похибуй Мачко-дюло, наконечника из Вознесенки (таб.1, 5, 8, 12, 25, 55); аланский набор из к.21 Мокрой Балки имеет каплевидный бордюр (таб.1, 9, 20, 50). Основная орнаментация представлена несколькими композициями. Наиболее распространены варианты изображения трехлепесткового цветка (лилии?) (таб.1, 1-3, 12-15), в хазарских комплексах они известны в Вознесенке, п.5 Директорской Горки, Новых Санжарах [Смиленко, 1968, рис.1, 4] и кат.52 Дмитровки. Также характерная аварская композиция горизонта Игар-Озора из двух обращенных клювами птиц (таб.1, 12, 21, 22) в хазарских и аланских комплексах не известна, но представлена на матрице из Херсонеса. Целый поясной набор, оформленный в этом стиле, экспонировался в составе частной коллекции на “Виставці колекції виробів прикладного мистецтва Китаю ХVII-ХХ століть із зібрання останньої династії Цинь” 13 августа - 31 октября 1999 г. в Киево-Печерской Лавре. Набор включает два двусторонних наконечника, U-образные бляшки, аналогичные набору п.53 Кишкереш Похибуй Мачко-дюло (таб.1, 12, 21), большой поясной наконечник, близкий изделиям из Кунаготы, Тотипусты, Фёнлака, прямоугольную обойму и шарнирную пряжку, близкую пряжке из склепа 257 Эски-Кермена [Айбабин, 1990, рис.41, 22]. Судя по одинаковой сохранности позолоты, весь набор изготовлен в одной мастерской и явно не сборный, а происходит из недавно разграбленного крымского погребения. Четырехлепестковый цветок, окруженный рубчатым бордюром, присутствует на бляшках из Кунаготы, п.4 Директорской Горки и Камунты (таб.1, 7, 8, 26, 27, 37). “Ёлочка” отмечена на наконечниках из п.5 Директорской Горки, Камунты, п.1 к.8 Старонижестеблиевской I (таб.1, 7, 32-34), п.11 Гатера. Очевидно, вариантом “ёлочки” следует считать “чешуйчатый” орнамент наконечников из Глодос и Новых Санжар, бляшек из к.1К Мокрой Балки и погребения из Тиши-Эшляра (таб.1, 18, 30, 31, 44-49), поскольку настоящий чешуйчатый орнамент бляшек из Перещепины (таб.1, 23) отличается достаточно сильно. Имитация бляшки из к.1К Мокрой Балки была и в к.7 Мокрой Балки [Афанасьев, 1979, рис.1, 7; рис.2, 2]. Византийская орнаментация - “точка с запятой” - широко представлена на аварских бляшках Тотипусты, Кунаготы, Фёнлака (таб.1, 3-5, 14) и др., поясных наборах из Скалистого (склепы 381, 462, 460 и др.) [Веймарн, Айбабин, 1993, рис.40, 22, 23; рис.83, 1-9; 34], в хазарских её следует отметить на наконечниках из п.5 Директорской Горки и Глодос (таб.1, 2, 45), пряжке из Вознесенки (таб.2, 52). Наконец, хазарская орнаментация - стилизированный растительный орнамент - т.н. “растрепанная пальметта” - украшает поясной набор из Ясиново и Вознесенки, бляшки из Новых Санжар и Романовки (таб.1, 6, 17, 18, 29, 38, 39). Специфический хазарский набор штампованых фигурных бляшек (таб.1, 56-66, 70-78, 82, 83) мог присутствовать как на поясе, так и на узде. Бляшки представлены в Вознесенке, п.1, 5 Директорской Горки, поминальном комплексе из Мокрой Балки, Камунте, м.1 Новогригорьевки. Большинство рассмотренных выше бляшек поясного набора состоят из бронзовой или серебряной пластины, покрытой серебряной или золотой фольгой. Поясные обоймы (таб.1, 130) - наследие горизонта Перещепины; они бытуют не только в горизонте Вознесенки, но и позже. Также наследием горизонта Перещепины являются коробчатые серебряные поясные наконечники из к.113, 124 Мокрой Балки, к.29/1985 Клин-Яра III [Флеров, 1997, рис.5, 1-7]. Золотые изделия с грануляцией из Вознесенки [Грінченко, 1950, таб.V, 2,8] отличатся от более ранних массивностью, отсутствием композиций из столбиков треугольных скоплений зерни и их заменой на ромбические, наличием ажурного бордюра и т.д.. В рядовых погребениях горизонта Вознесенки следует отметить обломок наконечника из к.113 Мокрой Балки и бронзовые подражания из п.4 Директорской Горки (таб.1, 40-42). Наиболее поздний наконечник данного типа происходит из погребения следующего горизонта п.1 к.8 Старонижестеблиевской I (таб.1, 43). Для них характерен отказ от треугольных или ромбических групп зерни с сохранением только бордюра и центральной оси из зерни. Представленные в предыдущем горизонте только в каганских погребениях Перещепины и Кунбабоня прямоугольные бляшки с прорезью по центру попадают и в рядовые погребения - Неметсюрю, п.81 Адони [Hampel, 1905, b.III, taf.256, С. 3; taf.467, 4,5], к.29/1985 Клин-Яра III (таб.3, 2). Бляшка из п.10 к.4 Калининской (таб.3, 10) литая, она отличается большей толщиной, наличием рельефного бордюра по контуру и вокруг прорези, а также креплением только двумя гвоздиками. Аналогичное крепление и у бляшки из п.11 Тепсеня (таб.3, 9), но она более поздняя.

Украшения и детали одежды. Как уже отмечалось выше, характерной чертой горизонта стало появление пуговичек и сферических бубенчиков, отмеченных ранее для Келегей и Перещепины. Пуговички литые подгрушевидной формы (таб.1, 134-136, 143) - п.3-4 Директорской Горки, к.15 Мокрой Балки; хорошо представлены и в памятниках новинковского типа [Багаутдинов, 1995, рис.3, 9, 10; Сташенков, 1995а, рис.8, 2-3]. Бубенчики спаяны из двух полусфер, сверху припаяно ушко, внизу обычно имеют прорезь а внутри подвешенный или свободно оставленный шарик (таб.1, 129, 131-133, 138-141). Известны в Вознесенке, п.3 Директорской Горки, п.1 к.13 Дорофеевского могильника [Лагоцкий, Шилов, 1977, с.159], в погребениях новинковского типа [Седова, 1995, рис.8, 6; Сташенков, 1995а, рис.8, 6]. Большие пирамидальные серьги из Глодос (таб.1, 114), Шент-Эндре, Пешер-Адача [Hampel, 1905, b.III, taf.263, 5, 6; taf.269, 3], как уже отмечалось выше, византийского производства. Пара упрощенных и меньших по размерам серег хранится в Музее исторических драгоценностей Украины (№АЗС-1907/1-2). Аналогичная серьга известна и в Камунте [Уварова, 1900, таб.СХХІV, 7]. Келегейская серьга (таб.1, 115) ещё проще и может быть местным подражанием. Традиционно называемые “серьгами”, эти изделия использовались как подвески к мужскому головному убору. Собственно серьгами были маленькие подражания из к.29/1985 Клин-Яра III, к.117 Мокрой Балки, Арцибашево (таб.1, 116, 117), Камунты [Уварова, 1900, таб.СХХІІІ, 7]. В п.1 к.13 Дорофеевского могильника найдены “золотые серьги с подвесками в виде спаянных шариков” [Лагоцкий, Шилов, 1977, с.159], тип которых без рисунка определить невозможно. Серьги “хазарского” типа (таб.1, 118-124, 128) являются наиболее распространенными в горизонте (Келегеи, Глодосы, Новые Санжары, Ясиново, Романовка, п.5 Директорской Горки, Камунта), большая коллекция их происходит из погребений новинковского типа [Сташенков, 1995б, рис.1], известны в Тотипусте, к.5 Катанды II и др.. В Перещепине, п.5 Директорской Горки, во многих погребениях грунтового Чир-Юртовского могильника и, судя по описанию, в Новых Санжарах [Смиленко, 1968, с.161] найдены браслеты с ребристым утолщением посредине (таб.1, 144, 145). Браслеты явно кавказского типа, бытуют с VII по ІХ вв. [Апхазава, 1979, с.120], поэтому для датировки не могут использоваться, но их наличие в Перещепине и Новых Санжарах иллюстрирует кавказские связи северопричерноморского хазарского населения. Интересны также две штампованные круглые медные позолоченные бляшки, декорированные по контуру круглыми выпуклостями (таб.1, 111) из к.29/1985 Клин-Яра III. Они имитируют аналогичные аварские изделия из Тотипусты (таб.1, 112), Кештели и др. [Hampel, 1905, b.III, taf.170, 7]. Похожая была и в Камунте [Уварова, 1900, таб.СХХIV, 17]. Отдаленно напоминают такие бляшки и бляшки с “личинами” из п.1 к.8 Старонижестеблиевской I (таб.1, 113).

Вооружение. Выше мы уже упоминали о специфической конструкции хазарских мечей из Перещепины, Келегей, Глодос и Вознесенки, реконструированной А.К.Амброзом. Характерной чертой нового горизонта стало наличие коленчатых кинжалов. Они известны в Глодосах, Вознесенке [Амброз, 1986, рис.4, 10, 11], п.3 Директорской Горки [Абрамова, 1982, рис.6, 20], п.138 Борисово [Саханев, 1914, таб.III, 23]. Перекрестье борисовского кинжала имеет ромбовидные выступы на концах и посредине и аналогично перекрестьям мечей и кинжалов из Перещепины, Глодос, Вознесенки. Такие же два перекрестья происходят из борисовских погребений 94 и 134 [Саханев, 1914, таб.III, 1-2]. Коленчатые кинжалы являются специфически тюркским типом, ближайшие археологические аналогии находим в культуре чаатас [Кызласов, 1981, рис.28, 27, 28], более поздний кинжал найден в салтовском комплексе из Тополь [Кухаренко, 1951, рис.30, 3]. Небольшой наклон рукояти к плоскости клинка, характерный для более поздних салтовских сабель, находим у палашей из Арцибашево, Уч-Тепе и Епифаново [Монгайт, 1951, рис.42; Иессен, 1965, рис.25; рис.26, 1; Безуглов, 1985, рис.1, 1], но это, скорее всего, следствие подражания иранским образцам [Balint, 1978, fig.4, 2-4]. Какое-то отношение к защитному вооружению имели обрывки кольчужной ткани, встреченные для этого времени практически только в комплексах хазарского круга (Келегеи, Вознесенка, Новые Санжары, п.2,3 Директорской Горки, Чир-Юрт, к.29/1985 Клин-Яра III, “Царский курган”). Вряд ли речь идет о кольчуге, скорее всего, это пока небольшие фрагменты, нашивавшиеся на ткань для защиты отдельных частей тела.

Детали снаряжения коня. Удила состоят из довольно однородных грызл с восьмеркообразными концами: цельнолитыми - Глодосы [Сміленко, 1965, рис.26, 5], Вознесенка [Грінченко,1950, таб.I, 5-7], Арцибашево [Монгайт, 1951, рис.43, 17], Сивашовка [Орлов,1985, рис.18, 22], Мокрая Балка [Кузнецов, 1985, рис.4,1], к.29/1985 Клин-Яра III [Флёров, 1997, рис.4, 8]; или согнутыми в петлю - п.10 Агойского аула [Миллеръ, 1909, рис.23]. Такие грызла позже распространены в салтовской культуре, известны и в аварских погребениях средне- и позднеаварского периодов [Hampel, 1905, b.III, taf.94, 5; taf.180, 3; taf.240, 3; taf.500, 4; Salamon, 1969, abb.8, 7]. Грызла из п.5 Директорской Горки очень фрагментированы, но, скорее всего, также имели цельнолитые восьмеркобразные концы [Абрамова, 1982, рис.3, 39]. Судя по изгибу на конце, фрагментированные грызла из к.5 Виноградовки [Орлов, Рассамакин, 1996, рис.3, 29], скорее всего, были аналогичны грызлам из п.10 Агойского аула. Ясиновские грызла [Айбабин, 1985, рис.1,1] с обычными петлями на концах, но вместо псалий вставлены дополнительные большие кольца. Интересно, что половинка аналогичных грызл в п.187 Крюковско-Кужновского могильника соеденена с половинкой грызл с S-видным псалием [Иванов, 1952, таб.ХХХІХ, 5]. Псалии трех типов: гвоздевидные - п.5 и, возможно, п.4 Директорской Горки [Абрамова, 1982, рис.3, 39], Вознесенка [Грінченко, 1950, таб.I, 6], к.20 Чир-Юрта [Магомедов, 1983, рис.20, 26]; плоские S-видные с декоративными завитками на концах [Грінченко, 1950, таб.I, 7]; костяные - Новые Санжары [Смиленко, 1968, с.164]. На этапе Вознесенки впервые в погребениях массово появляются стремена, представленные, как обычно для ранних этапов, довольно большим количеством типов. Мы, вслед за А.К.Амброзом, предложим описание по типам отдельных деталей стремени. По форме стремена разделяются на круглые (название условно, поскольку из-за прямой подножки форма многих стремян U-образная) - Вознесенка [Грінченко, 1950, таб.I, 1], Глодосы [Сміленко, 1965, рис.26, 6,8], п.1, 5 Директорской Горки [Абрамова, 1982, рис.3, 40; рис.5, 1-2], м.I Новогригорьевки [Семенов, 1988, рис.2,4], к.29/1985 Клин-Яра III [Флёров, 1997, рис.4, 9,10], и аркообразные - Вознесенка [Грінченко, 1950, таб.I, 2-4; таб.VI, 9], Ясиново [Айбабин, 1985, рис.1,2], Новые Санжары [Смиленко, 1968, с.164], п.11 к.1 Ковалевки II [Ковпаненко, Бунятян, Гаврилюк, 1978, с.55], к.124 Мокрой Балки [Гавритухин, Малашев, 1998, рис.7, 13], п.10 Агойского аула [Миллеръ, 1909, рис.20] и, очевидно, п.10 к.4 Калининской [Атавин, 1996, таб.11, 7]. Только в двух случаях - Вознесенка [Грінченко, 1950, таб.I, 1] и Глодосы [Сміленко, 1965, рис.26, 8] - отмечены выгнутые подножки, остальные прямые. Подножки трех видов: а) неширокие пластины, образованные вследствие расковки нижней части дуги стремени (Глодосы, п.1, 5 Директорской Горки, м.I Новогригорьевки, к.29/1985 Клин-Яра III, к.124 Мокрой Балки); б) подобные предидущим, но концы прута дуги не сварены, а накованы один на другой при расковке подножки (Вознесенка [Грінченко, 1950, таб.VI, 9], к.29/1985 Клин-Яра III [Флёров, 1997, рис.4, 10], п.10 Агойского аула [Миллеръ, 1909, рис.20]); в) широкие пластины, наваренные сверху на прут дуги так, что снизу остается ребро жесткости (Вознесенка, Новые Санжары). Петля путалища также трех видов: а) образована изгибом прута дуги (Вознесенка, Глодосы, п.1, 5 Директорской Горки, м.I Новогригорьевки, к.29/1985 Клин-Яра III); б) наваренная сверху небольшая П-образная петля (Вознесенка [Грінченко, 1950, таб.I, 4], п.10 к.4 Калининской [Атавин, 1996, таб.11, 7], ], п.10 Агойского аула [Миллеръ, 1909, рис.20]); в) подтрапециевидная пластинчатая с прорезью двух вариантов: обычная - Глодосы [Сміленко, 1965, рис.26, 8], к.124 Мокрой Балки и с основанием, украшенным двумя круглыми вырезами (Вознесенка [Грінченко, 1950, таб.I, 2,3; таб.VI, 9], Ясиново [Айбабин, 1985, рис.1,2]). Как видим, наиболее распространены в горизонте “восьмеркообразные” стремена. Такие стремена найдены также и в Портовом [Баранов, 1990, с.19], Камунте [Уварова, 1900, таб.СХХІ,9], грунтовом могильнике Чир-Юрта [Магомедов, 1977, с.46], аварских погребениях горизонта Игар-Озора [Hampel, 1905, b.III, taf.240, 1-2; taf.265, 3; taf.496, 1-2; Salamon, 1969, abb.9, 5-6 и др.], Приуралье [Мажитов, 1981, рис.11, 22; рис.6, 31], на Алтае [Гаврилова, 1965, рис.8, 8; таб.ХІІ, 10; таб.ХV, 14; таб.ХІХ, 22]. Аркообразные стремена представлены преимущественно редкими типами. Вознесенские и ясиновские стремена с круглыми вырезами у основания петли, очевидно, восточного происхождения. Аналогичные известны в аварском погребении Ченгёд [Археология Венгрии, 1986, рис.135, 3,4], но такие же стремена отмечены А.И.Семеновым на фреске из Уструшаны, причем их инкрустация совпадает с вознесенскими [Семенов, 1988, рис.5, 1-7, 9]. Стремена из Вознесенки, п.10 к.4 Калининской, п.10 Агойского аула с небольшой наваренной петлей встречены только в этом круге памятников и в Неволино [Erdelyi, Ojtozi, Gening, 1969, taf.ХІ, 11]. Известное только по описанию аркообразное стремя из Новых Санжар с петлей, аналогичной восьмеркообразным стременам, наоборот находит аналогии только в других регионах. Они известны у авар [Hampel, 1905, b.III, taf.183, 8,9; taf.188, 2; Garam, 1975, fig.22], в Приуралье [Мажитов, 1981а, рис.6, 8], в погребениях новинковского типа в Поволжье [Багаутдинов, 1995, рис.2, 13,14], в Прикамье [Erdelyi, Ojtozi, Gening, 1969, taf.ХІ, 12]. Территориально близкие аналогии происходят только из значительно более поздних п.21 и п.32 Нетайловики [Пархоменко, 1983, рис.5, 2]. Но следует отметить, что во всех случаях подножка стремян была просто пластинчатой и не имела, как в Новых Санжарах, продольного ребра внизу. Подножка стремени из п.77 Неволино аналогична по конструкции, но вогнутая [Erdelyi, Ojtozi, Gening, 1969, taf.ХІ, 11]. Идентично только стремя из п.102 Безводнинского могильника [Краснов, 1980, рис.53, 12]. Совершенно уникальны стремена поминального комплекса из Мокрой Балки [Кузнецов, 1985, рис.3, 12, 13; рис.4, 5]. Одно из них по форме может быть отнесено к типу круглых с прямой пластинчатой подножкой и пластинчатой петлей, но дуга в верхней части не замкнута. Другое в синхронных комплексах не находит даже отдаленных аналогий.

Украшения сбруи представлены несколькими видами выпуклых штампованных бляшек. В комплексах круга Перещепина-Вознесенка сбруйные наборы сходны со среднеаварскими. Наиболее распространены полусферические бляшки: а) неорнаментированные - Келегеи (таб.1, 96), Глодосы [Сміленко, 1965, рис.29,5], Новые Санжары [Смиленко, 1968, рис.1, 10], известны как в средне- так и позднеаварских погребениях [Hampel, 1905, b.II, p.315; p.347; p.359; p.361; p.393; b.III, taf.196, 26-32; taf.262, 4,5; taf.270, 6-1]; с тисненным орнаментом - Перещепина, Келегеи [Фабриціус, 1927, мал.18], Глодосы [Сміленко, 1965, рис.30, 2], Вознесенка (таб.1), поминальный комплекс Мокрой Балки (таб.1, 79, 90, 97-99), аналогичные характерны для среднеаварских погребений [Hampel, 1905, b.II, p.393; b.III, taf.274, 20-31]. Наиболее близки между собой бляшки из Перещепины и Келегей. Полусферические орнаментированные бляшки с небольшим трапециевидным выступом - Перещепина, Келегеи, Глодосы, Вознесенка (таб.1, 85-89). По орнаментации практически идентичны бляшки из Келегей и Глодос. В аварских древностях точных аналогий нет, но, очевидно, композиционно такие бляшки заменялись характерными крестообразными [Hampel, 1905, b.III, taf.262, 1-2; taf.272, 3; taf.274, 13-16 и др.]. Подтрапециевидные бляшки встречены в Глодосах и Вознесенке (таб.1, 91, 92), близкая была и в Фёнлаке (таб.1, 93). Украшения узды в рядовых погребениях сохранились только в к.29/1985 Клин-Яра III. Это выпуклые круглые бляшки и одна трехлопастная (таб.1, 107). Близкие круглые бляшки происходят из п.5 к.3 Быково II [Смирнов, 1960, рис.22, 10, 11]. Набор бляшек из этого погребения уже постгеральдический, он сходен с восточнотюркскими наборами VIII-ІХ вв.. Близкий в общих чертах набор был и в погребении из разрушенного в 1899 г. кургана у с.Бабичи (Черкасская обл.) [Корзухина, 1996, с.358, таб.3, 2-18]. Отнесенный Г.Ф.Корзухиной к эпохе “древностей антов” курган датировали тем же временем А.М.Обломский и В.Е.Родинкова [Гавритухин, Обломский, 1996, с.122, 161]; да и мы поначалу ошибочно синхронизировали его с клин-ярским погребениям. Но уверенная схожесть бляшек с наборами Субботицкого могильника [Бокий, Плетнёва, 1988, рис.1, 5, 10; рис.7, 4] и целого ряда кочевнических погребений Приуралья и Алтая втрой пол.VIII - ІХ вв. скорее относит указанное погребение к мадьярским периода 838-890 гг.. Такое глубокое проникновение мадьяр в лесостепь не удивительно, учитывая данные “Повести временных лет” о их появлении под Киевом (датировка 898 г., скорее всего, произвольна, поскольку уже в 896 г. мадьяры заняли Паннонию). Очевидно, восточнотюркское влияние на поясные и сбруйные наборы в VIII в. не распространилось дальше Приуральского региона, и только в ІХ в. с переселением мадьяр отдельные детали проникли в Причерноморье, а потом и в Центральную Европу.

Таким образом, из комплексов хазарского круга к горизонту Вознесенки уверенно принадлежат Глодосы, Новые Санжары, Ясиново, Портовое, м.I Новогригорьевки, Романовка, п.11 к.1 Ковалевки II, п.10 к.4 у ст.Калининской, п.1 к.13 Дорофеевского могильника, п.1-5 Директорской Горки, погребения грунтового могильника № 53а, 56, курганы № 6, 14, 23, 26, 29, 49, 66а, а также, очевидно, 20 и 37 Чир-Юрта, поминальный комплекс из Мокрой Балки, разрушенные погребения Камунты; из аланских - к. 29/1985 могильника Клин-Яр III, катакомбы № 1К, 7, 15, 21, 113, 124 Мокрой Балки. Указанные катакомбы Мокрой Балки по И.О.Гавритухину и В.Ю.Малашеву [Гавритухин, Обломский, 1996, рис.86; рис.87; Гавритухин, Малашев, 1998, рис.1; рис.5-7] относятся к периодам (или точнее - группам, выделенным благодаря корреляции типов керамики и поясных наборов) IIIa, IIIб и IIIв. Учитывая кратковременность горизонта Вознесенки, отличия трудно считать хронологическими, скорее всего, для их объяснения следует искать другие причины. Относительно кочевнических комплексов нельзя не отметить факт доживания геральдических наборов до горизонта Вознесенки. В первую очередь это касается кочевнического п.10 к.4 у ст.Калининской и кавказского п.10 Агойского аула. Поясной набор из Портового [Баранов, 1990, рис.40; рис.41, 2-11] по форме деталей и перегородчатой полихромной инкрустации заметно отличается от наборов из других комплексов ацибашевского типа, поэтому его поздняя дата не так уж удивительна. Сам комплекс из Арцибашево по серьге в виде перевернутой пирамидки зерни с шариком на конце, возможно, тоже относится к горизонту Вознесенки, хотя скорее он синхронен Келегеям. В целом же горизонт Вознесенки характеризируется изживанием геральдических традиций, что хорошо иллюстрируют рядовое п.11 к.1 Ковалевки II (геральдические бляшки отсутствуют, пряжка сохраняет В-образную форму, но цельнолитая, язычок железный, щиток отсутствует), а также памятники новинковского типа в Поволжье. Не совсем ясна ситуация с п.1 к.8 Старонижестеблиевской I. В погребении отсутствуют геральдические детали, но отсутствуют и явные изделия горизонта Вознесенки, хотя в общих чертах к ним близки поясные наконечники. Штампованная фигурная бляшка (таб.1, 108) напоминает уже салтовские бляшки ІХ-Х вв.. Не совсем объясним и развитый салтовский кувшин [Атавин, 1996, таб.27]. Погребение отличается и по погребальному обряду от описанной А.Г.Атавиным прикубанской группы. Такое сочетание признаков, на наш вгляд, возможно для следующего горизонта Галиат-Геленовка. К горизонту Вознесенки, судя по описанию О.С.Орлова, следует отнести и погребение из Яблони “на основании берестяной обкладки и ножен палаша, которые имеют аналоги в декоре позднеаварских наконечников и пластин Вознесенского комплекса” [Орлов, 1985, с.104].

Горизонт Галиат-Геленовка

Перерастание горизонта Вознесенки в горизонт Столбище-Старокорсунская нельзя назвать быстрым. Довольно резкое появление литых позднеаварских поясных гарнитур и быстрая смена ими среднеаварских, конечно, не могла не затронуть знать хазар, зависимость поясных и сбруйных наборов которой от аварских ярко проявилась уже на этапе Вознесенки. Но, как оказалось, столь же резкой смены традиций у ремесленников, обслуживающих хазар, не случилось. Между горизонтом Вознесенки и горизонтом Столбище-Старокорсунская появился кратковременный переходной горизонт, объединяющий в себе довольно разнородные комплексы, общей чертой которых является сохранение отдельных старых традиций и появление новых.

Наиболее интересен, к величайшему сожалению, только словесно описанный подкурганный поминальный комплекс из Большой Орловки [Косяненко, 1983]. Судя по описанию, наряду с бляшками вознесенского типа, в комплексе уже были аркообразные стремена салтовского типа, а также удила с S-видными стержневыми псалиями и псалиями, концы которых оформлены в виде стилизированных конских головок. Также следует отметить серебряный поясной наконечник вытянутой U-образной формы с двумя петельками вверху, украшенный растительным орнаментом [Косяненко, 1983, с.114]. Подкурганное трупосожжение из Геленовки [Rulikowski, 1880], к счастью, опубликовано практически полностью и его материалы до сих пор сохранились в Кракове (сообщение Л.В.Томилович). Вытянутый колокольчик [Rulikowski, 1880, tab.III, 11] находит аналогии в Вознесенке [Грінченко, 1950, таб.VI, 8]. Плоские бронзовые бляшки (таб.1, 125, 127) сохраняют орнамент изделий вознесенского круга, но они уже литые. Щиток одной из пряжек имеет геральдическую форму, но рамка овальная, круглая в сечении (таб.2, 55). Пряжка уже близка салтовским, но отличается пластинчатым язычком и соответственно отсутствием утолщения в месте соединения рамки со щитком. Пряжки с рамчатым щитком (таб.2, 64, 65) аналогично пряжкам из к.23 и к.29 Чир-Юрта имели пластинчатый язычок, хотя в комплексе присутствует и язычок от шарнирной пряжки [Rulikowski, 1880, tab.III, 4]. Интересна большая пряжка с вытянутой овальной рамкой и таким же рамчатым щитком (таб.2, 85). Близкая пряжка происходит из слоя середины VIII в. Пенджикента [Распопова, 1980, рис.61.5]. Крупный бубенчик с прорезью [Rulikowski, 1880, tab.III, 15] находит аналогии не только в поздних комплексах, но и к.6 Чир-Юрта (таб.1, 141). Рамка пряжки из к.6 Чир-Юрта, как отмечалось выше, заострена на конце (“треугольная”) (таб.2, 80). Это поздний признак, но весь комплекс кургана, на наш взгляд, относится именно к данному горизонту. К этому же горизонту принадлежат к.80 и к.82 Чир-Юрта. В к.80 была византийская шарнирная пряжка без щитка (таб.2, 18). Рамка сегментовидной формы, на переднем конце - ограничители для язычка; язычок сужается посредине, на заднем конце расположен овальный выступ. Хазарская пряжка, разработанная на основе пряжек данного типа, найдена в к.82 (таб.2, 6). Рамка пряжки овальная, язычок широкий, на заднем конце - подовальный выступ, щиток U-образный, декорирован характерной вознесенской пальметтой. В комплект с пряжкой входил аналогично декорированный поясной наконечник вытянутой U-образной формы с двумя петельками вверху (таб.3, 102). Более крупная пряжка найдена в подкурганном трупоположении из Тепсеня (таб.2, 3). Её рамка сегментовидная, щиток пропорционально длиннее, немного отличается и орнамент. К поясному набору относятся и две серебряные прямоугольные бляшки с прорезью по центру, крепившиеся четырьмя гвоздиками (таб.3, 4). Палаш без перекрестья, раннего типа [Баранов, 1990, рис.45, 1]. Стремена, к сожалению, не описаны. К украшению сбруи принадлежат серебряные позолоченные круглые и квадратные бляшки, крепившиеся четырьмя гвоздиками [Баранов, 1990, рис.45, 6-15]. Аналогичные бляшки найдены в позднеаварском погребении 38 Тисадержа вместе с характерными для салтовской сбруи круглыми бляшками с отверстием посредине, крепившимися тремя гвоздиками [Kovrig, 1975b, fig.8, 1-7]. Также подкурганное трупоположение из Заплавки [Шалобудов, 1983] отличается по инвентарю. Большие квадратная и трапециевидная железные пряжки из погребения узкой даты не имеют, интересны, правда две бронзовые обоймы вместо щитка на одной из пряжек (таб.2, 86), характерные только для VII в. [Шалобудов, 1983, рис.1, 6, 7]. Поясные наконечники литые. Один (таб.1, 68) подгеральдической формы, другой U-образный, декорирован по контуру имитацией шариков (таб.1, 69). Последнему близки наконечники из к.2 Джаги II и к.21 Мокрой Балки (таб.1, 50, 51). В к.2 Джаги II также находилась имитация бляшек круга Вознесенки (таб.1, 67) и большая поясная пряжка в “вытянутыми губами” (таб.2, 63), аналогичная пряжкам из п.1 Песчанки [ОАК за 1898 г., с.125, рис.2] и к.79 Дмитровки (таб.2, 62). Обоюдоострый меч с прямым перекрестьем из Заплавки [Шалобудов, 1983, рис.1, 3] находит аналогии только в комплексах следующего горизонта, а восьмеркообразные стремена [Шалобудов, 1983, рис.1, 2] наоборот - только в комплексах предыдущего. В к.29/1985 могильника Клин-Яр III и галиатском склепе 1935 г. [Крупнов, 1938, рис.3, 15] находят аналогии штампованные круглые бляшки сбруи [Шалобудов, 1983, рис.1, 8]; аналогичные были и пп.66, 74 Мыдлань-Шая [Генинг, 1962, таб.IV, 1]. Склеп 1935 г. Галиата - один из наиболее интересных аланских комплексов горизонта. Все бляшки из склепа штампованные, часто заполнены пастой подобно бляшкам из Перещепины и Глодос. Орнаментацию изделий вознесенского круга сохраняют полусферическая бляшка [Крупнов, 1938, рис.3, 1] и квадратные бляшки (таб.1, 84). Часть бляшек сбруи (таб.1, 94) имитирует “колёсика” из Перещепины, Макуховки, Ясиново, а также, очевидно, Большой Орловки; образцом для галиатских бляшек, очевидно, стало четырехлучевое “колёсико” из Камунты [Уварова, 1900, таб.СХХІІІ, 25]. Также в Камунте находит аналогии трехлопастная штампованная бляшка (таб.1, 102, 103), более мелкая найдена в Новых Санжарах [Смиленко, 1968, рис.1, 5]. Треугольные с ушком бляшки [Крупнов, 1938, рис.3, 11] известны также в Кунбабоне, Перещепине, Келегеях. В комплексе есть характерный наконечник горизонта Игар-Озора [Крупнов, 1938, рис.3, 7], который сочетается с бляшкой с изображением не менее характерного позднеаварского грифона (таб.1, 109). Аналогичных грифонов находим на бляшках п.5 Песчанки (таб.1, 110) и на наконечнике из п.1 Манякского могильника [Мажитов, 1981а, рис.3, 10]. Бляшки с чешуйчатым орнаментом (таб.1, 46) были в п.4 Песчанки вместе с литым наконечником пояса [ОАК за 1898 г., с. 128, рис.11-13] и к.52 Дмитровского могильника (таб.1, 47), похожие - в склепе 381 Скалистого (таб.1, 49) и аварском п.7 Кишкорош Себе-Пушта (таб.1, 48). Вытянутые фигурные бляшки (таб.1, 105) находят близкую аналогию в позднеаварском п.137 могильника Немешвёлдь (таб.1, 106). Также в склепе найдена сабля с прямым перекрестьем и подковообразные бляшки (таб.3, 51), характерные для следующего горизонта. Интересна пластинчатая фибула из п.5 Песчанки [ОАК за 1898 г., с.131, рис.32]. А.К.Амброз считал её поздним дериватом фибул круга Пастырское-Харьевка [Амброз, 1993, рис.1], чему во многом способствовала находка аналогичной фибулы в Верхнем Салтове. О.М.Приходнюк же считает её прототипами литые двущитковые фибулы и фактически допускает небольшое запаздывание по сравнению с пастырскими [Приходнюк, 1998, с.14, рис.10]. Учитывая, что по форме рамки ближайшие восточноевропейские аналогии харьевской пряжке (таб.2, 70) происходят из комплексов горизонта Галиат-Геленовка, а аналогии декору щитка известны не только в позднеаварском декоре круга Эрзеке-Врап (кстати, производном, по мнению Й.Вернера, от декора изделий круга Перещепина-Вознесенка) [Werner, 1986, taf.25-29], но и в изделиях собственно хазарского круга, харьевский клад, на наш взгляд, следует считать синхронным горизонту Галиат-Геленовка, а следовательно, и п.5 Песчанки. Таким образом, фибула из Песчанки не поздний дериват, а, скорее всего, синхронное подражание харьевским пластинчатым фибулам. Как аргументировалось выше, к горизонту Галиат-Геленовка также следует отнести п.141 Борисово и п.1 к.8 Старонижестеблиевской I.

Горизонт Столбище-Старокорсунская

(горизонт І салтовской культуры или раннесалтовский)

Первая попытка выделить горизонт принадлежит А.К.Амброзу [Амброз, 1971, №3 с.130-131, рис.13], хотя исследователь и посчитал его не хронологическим горизонтом, а специфическим кавказским вариантом памятников, синхронных салтовским. Его настоящее значение стало понятно позже, когда были открыты подкурганные погребения в Веселовском [Мошкова, Максименко, 1974, с.45-48], Новосадковском, Кировском V могильниках [Власкин, Ильюков, 1990], в могильнике “Кривая Лука” [Федоров-Давыдов, 1984], отдельные погребения - к.4 группы I у Астахово [Евдокимов, Симоненко, Загребельный, 1975, с.11-12], п.1 к.2 у с. Обозное (см. статью Комар, Піоро в данном номере), к.27 у с.Барановка и к.7 группы Петрунино IV [Круглов, 1992]; грунтовые могильники у ст. Старокорсунской [Каминский, 1984; 1987], Казазово [Тарабанов, 1983], Сухая Гомольша [Михеев, 1985], Красная Горка (раскопки В.К.Михеева), Старый Салтов (см. статью В.С.Аксенова в данном номере), Судак IV [Баранов, Майко, Джанов, 1997]. Этот же горизонт для памятников Крыма был описан и датирован А.И.Айбабиным [Айбабин, 1982; Айбабин, 1993], для памятников Поволжья - А.В.Богачевым [Богачев, 1992].

Пряжки. Шарнирные пряжки с сегментовидной рамкой, язычком с выступом-ограничителем на заднем конце и щитком с растительным декором описаны В.Б.Ковалевской и А.И.Айбабиным. Чтобы сократить описательность, их, на наш взгляд, целесообразно называть “Тепсень” по пряжке, ярко иллюстрирующей сочетание византийской конструкции и хазарских орнаментальных мотивов. А.И.Айбабин разделил пряжки этого типа на 4 варианта [Айбабин, 1993, с.122], но наличие орнаментации рамки - это признак скорее для разделения пряжек внутри варианта, поэтому мы склонны выделять только два варианта. Вариант 1а (вариант 1 по Айбабину) - пряжки с неорнаментированной рамкой и длинным щитком с орнаментом в виде пальметты или другим. Это пряжки из Тепсеня, Симеиза, п.48 и 77 Неволино (таб.2, 2-5). Вариант 1б (вариант 2 Айбабину) отличается наличием орнаментации рамки, представлен в пп.343, 446 Крюковско-Кужновского могильника [Иванов, 1952, таб.ХХХ, 2; таб.ХХХIV, 4]. Вариант 2а (вариант 3 по Айбабину) - пряжки с неорнаментированной рамкой и более коротким щитком (таб.2, 6, 7, 11-14, 19, 21, 22). Пряжки варианта 2а хазарской группы довольно разнообразны. У п.185 Казазово щиток прямоугольной формы (таб.2, 7). Близки между собой пряжки из к.6 Веселовки и к.5 Кривой Луки (таб.2, 11, 12) - щиток ажурный, имеет форму узкой рамки, пространство внутри которой заполнено растительной композицией; выступ-ограничитель язычка пряжки из Веселовского могильника инкрустирован стеклянной вставкой, а пряжки из к.5 Кривой Луки - орнаментирован. На рамке пряжки из Фативижского клада - небольшой рельефный декор, отличный от декора пряжек варианта 2б; щиток же, как и все детали поясного набора, украшен изображением орла, схватившего зайца [Козловська, 1928, таб.І; мал.2]. Рамка пряжки из п.33 Судака IV (таб.2, 14) с “вытянутыми губами”. Пряжка же из п.42 этого могильника (таб.2, 13) может быть и более поздней, поскольку в Крыму аналогичные пряжки бытуют и в ІХ в., отличаясь только меньшими размерами и декором щитка [Айбабин, 1993, рис.4, 14]. Вариант 2б (вариант 4 по Айбабину) - с орнаментированной рамкой (таб.2, 15, 16, 20) - п.106 Казазово, Ленинахабль, п.405 Крюковско-Кужновского могильника [Иванов, 1952, таб.ХХХІ, 6]. В п.30 могильника Судак IV найдена пряжка с вытянутой овальной рамкой и подтреугольным декорированным щитком (таб.2, 9). Это характерная пряжка для синхронного горизонта Крыма [Айбабин, 1993, рис.3, 8-10]. Пряжки типа “Старокорсунская” - наибольшая коллекция пряжек происходит из могильника у ст. Старокорсунской. Вариант 1а - пряжки с сегментовидной рамкой и несколько удлиненным полуовальным неподвижным щитком, который крепился к ремню тремя шпеньками; язычок полый, трехгранный в сечении, на заднем конце имеет выступ-ограничитель (таб.2, 23, 29-31, 36). Пряжки встречены в пп. 1, 58, 63 из Старокорсунской, Обозном, к.6 Брусянского могильника, также в Крыму (склеп 394 из Скалистого). Пряжка из Обозного (таб.2, 29) - по всем признакам местный салтовский дериват, исполненный в типично салтовской манере с полукруглым выступом на щитке и валикообразным утолщением в месте соединения рамки и щитка. Близкая аналогия пряжкам варианта 1а известна в кургане 5 из Катанды II (таб.2, 17), отдаленная - в Вознесенке (таб.2, 56). Похожая в общих чертах, но немного другого типа, небольшая пряжка найдена в п.270 Сухой Гомольши. Её рамка овальная, на переднем конце имеет ограничители для язычка; щиток ажурный, U-образный, заострен на нижнем конце; язычок узкий, полый, трехгранный в сечении [Михеев, Дегтярь, 1980, таб.ХХV, 6], ей близка явно более поздняя пряжка из склепа 627 Скалистого (таб.2, 37). Вариант 1б отличается наличием орнаментации рамки и щитка пряжки, а также способом крепления к ремню (таб.2, 24-27, 32, 33, 38). Известны три экземпляра из пп. 8, 47 и разрушенного погребения Старокорсунской и один из к.21 Старого Салтова; похожие пряжки происходят также из склепов 220, 290 Эски-Кермена и склепа 2789 (1908 г.) Херсонеса (таб.2, 24, 33, 38). У пряжки из кат.21 Старого Салтова иной язычок, это скорее следствие ремонта пряжки, чем использование язычков разных типов. Пряжки варианта 2 имеют овальную рамку и более вытянутый щиток, а также небольшой узкий язычок. Это поздний дериват пряжек варианта 1а. Пока известен один экземпляр из к.22 Старого Салтова (таб.2, 28), но похожая пряжка была и в п.53 Безводного [Краснов, 1980, рис.41, 4]. Пряжки типа “Кунбабонь” имеют не сегментовидную, а трапециевидную рамку. Собственно, в комплексах хазарского круга представлены только поздние дериваты византийской пряжки из Кунбабоня (таб.2, 43). Вариант 1 - рамка орнаментирована, щиток подвижный (таб.2, 34, 42). Два экземпляра происходят из п.5 к.14 Брусянского и п.3 к.5 Малорязанского могильников. Вариант 2 - рамка неорнаментированная, щиток неподвижный (таб.2, 35, 44). Один экземпляр происходит из п.42 Старокорсунской, известны также в Крыму (склеп 767 Скалистого). У пряжки из п.139 Крюковско-Кужновского могильника щиток не цельный, а рамчатый [Иванов, 1952, таб.ХХХІІ, 4]. Поздний дериват пряжки типа “Сиракузы” происходит из п.14 могильника у ст. Старокорсунской (таб.2, 77). Пряжка максимально приближена к пряжкам типа Старокорсунская, и, поскольку аналогий пряжке нам найти не удалось, не ясно, следует ли выделять её в отдельный вариант, или считать оригинальным экземпляром. Также, очевидно, поздним дериватом пряжек VII в. с В-образной рамкой является пряжка из к.6 Веселовского могильника (таб.2, 50). Близкая аналогия известна из Самаркандского музея, но она не датирована [Распопова, 1980, рис.61, 10]. Пряжки с овальной рамкой и “вытянутыми губами” из кат.15 Старого Салтова и кат.79 Дмитровки (таб.2, 60, 62), очевидно, являются наследием горизонта Галиат-Геленовка. Амулетообразные пряжки треугольной формы с роговидными выступами на углах (таб.2, 83) происходят из пп. 1, 36, 61 Старокорсунской. Они известны и в более ранних погребениях 13, 40 из Чир-Юрта [Ковалевская, 1981а, рис.1, 8-9], и в более поздних Верхнесалтовского могильника [Плетнева, 1967, рис.44, 65-66]. Пряжки с овальной рамкой, рамчатым трапециевидным щитком и уже шарнирным язычком (таб.2, 71-74) представлены в к.6 Веселовского могильника, к.7 Петрунино IV, п.39 Старокорсунской, кат.143 Дмитровки. Аналогичные пряжки известны в Пенджикенте в слое первой четверти VIII вв. [Распопова, 1980, рис. 61, 4-7]. Характерная салтовская пряжка с “треугольной” рамкой и цельным полуовальным щитком была в п.11 из Тепсеня (таб.2, 75).

Детали поясных наборов. Прямоугольные накладки с прорезью по центру. Вариант 1 - сделаны из серебряной или золотой пластины, имеют по углам четыре гвоздика, крепившие накладку к ремню (таб.3, 1-5). Были в более ранних комплексах Перещепины, кат.29/1985 из Клин-Яра, подкурганном погребении из Тепсеня, а также в к.6 Веселовского могильника [Мошкова, Максименко, 1974, с.48], Столбище. Сюда же отнесена накладка с двумя гвоздиками из грунтовой могилы № 11 Тепсеня (таб.2,9) и бронзовая накладка квадратной формы из п.8 Старокорсунской (таб.3, 5). Вариант 2 - бронзовые литые накладки прямоугольной формы, с двумя шпеньками с обратной стороны Происходят из к.4 группы “Четыре Брата”, п.89 Сухой Гомольши, комплекса из Пятницкого [Мошкова, Максименко, 1974, таб.VI, 9; Михеев, 1985, рис.7, 18; рис.12, 4], широко представлены в Дмитровке (тип 1 по С.А.Плетневой) и других салтовских комплексах горизонта ІІ (таб.4, ІІ). В комплексах интересующего нас горизонта накладки варианта 2 не известны, но здесь описаны чтобы не возникло путаницы с накладками варианта 1. В Крыму они встречаются в комплексах первой половины ІХ в. [Айбабин, 1993, рис.2, 39]. Вариант 3 - ажурные литые серебряные накладки с растительным декором (таб.3, 6-8). Две накладки происходят из к.6 Веселовского могильника и три из Обозного. Орнаментирована и бляшка из Стерлитамака (таб.3, 12), но её декор другой. Рельефная бляшка из склепа 767 Скалистого (таб.3, 11) другого типа, аналогичные известны в позднеаварском погребении из Будапешта [Hampel, 1905, b.III, taf.76, 18-20]. Серебряные и бронзовые накладки с прорезью внизу бляшки. Вариант 1а - серебряная накладка подквадратной формы, крепившаяся четырьмя гвоздиками по углам, из к.16 Новосадковского могильника (таб.3, 21). Вариант 1б - штампованные бляшки прямоугольной или слегка подтрапециевидной формы, декорированные (таб.3, 32-34). Происходят из пп.1, 35, 63 и разрушенных погребений Старокорсунского могильника, кат.7 Старого Салтова. К ним близка бляшка из к.3 Кировского V могильника (таб.3, 31). Аналогичные накладки, но без декора, характерны для тюркского поясного набора VIII в.. Они были в уже упоминавшемся кургане 5 из Катанды II (таб.3, 22), в слое середины VIII в. Пенджикента [Распопова, 1980, рис.63, 1, 3). Вариант 2 - бляшки фигурной подтрапециевидной формы с растительным орнаментом, литые или штампованные (таб.3, 13-18). Известны в Столбище, катакомбах 52 и 143 Дмитровки, Песчанке, Султановском, в позднеаварских погребениях могильника Кештели [Hampel, 1905, b.III, taf. 151, 4]. Вариант 3 - бляшки полукруглой формы с растительно-геометрическим декором или неорнаментированные (таб.3, 44, 46, 47) - п.9 Дроновки ІІІ, п.185 Казазово, п.8 Песчанки, Хазнидон, Ленинахабль, п.139, 343 Крюковско-Кужновского могильника, п.29, 30 Неволино; Эски-Кермен, склеп 339, Скалистое, склеп 364 и др.. Похожие бляшки характерны для синхронных тюркских поясных наборов. Именно бляшка тюркского типа найдена в п.77 Неволино (таб.3, 45); в Пенджикенте они найдены в слое середины VIII в. [Распопова, 1980, рис.63, 4-7]. Вариант 4 - пряжкообразные накладки с прямоугольной рамкой и неподвижным (Столбище) или подвижным (Старокорсунская, п.14) щитком удлиненной полуовальной формы с растительным или геометрическим декором (таб.3, 28, 29). Ближайшая аналогия - пряжка из Верхнесалтовского могильника (таб.3, 30), но пряжки такой схемы в салтовской культуре просто неизвестны. Скорее всего, накладка от поясного набора была позже переделана мастером под пряжку, или же взята как образец. Вариант 5 отличается от предыдущего меньшими размерами и, скорее всего, использовался не в поясном наборе, а для ремешков обуви. Вариант 5а имеет ажурный щиток - известны три экземпляра из к.5 Кривой Луки, п.8 Старокорсунской и п.236 Красной Горки (таб.3, 36-38). Вариант 5б (бляшки типа 2 по С.А.Плетневой) более поздний - бляшки с цельным фигурным щитком (таб.4, 12-14) - кат.3, 22, 119 Дмитровки, кат.16 Старого Салтова, склеп 6 Аромата [Айбабин, 1993, рис.8, 6]. Вариант 6а являет собой как бы сдвоенную бляшку варианта 4 (таб.3, 2-27). Два экземпляра происходят из к.3 Кировского V могильника, третий из разрушенного погребения Старокорсунского могильника, один в Верхнем Салтове, аналогии - в склепе 767 Скалистого, п.87, 109, 119 Деменковского могильника [Голдина, 1970, таб.40, 24, 25]. Вариант 6б (бляшки типа 2 по С.А.Плетневой) - сдвоенные бляшки варианта 5 - п.50 Старокорсунской, кат.54, 55 Дмитровки (таб.4, 15-17). Вариант 7 - фигурные подпятиугольные бляшки - один экземпляр из разрушенного погребения Старокорсунского могильника (таб.3, 23, 35). Напиминает уже более поздние салтовские детали. Близка по форме и бляшка из кат.21 Старого Салтова. Вариант 8 - бляшки с прорезью, имитирующие двусоставные шарнирные детали ремня. Вариант 8а - бляшки прямоугольной формы - п.106 Казазово (таб.3, 19); вариант 8б - бляшки фигурной подтрапециевидной формы - к.8 Новосадковского могильника (таб.3, 20), п.361 Крюковско-Кужновского могильника [Иванов, 1952, таб.ХХХ, 5].

Соединительные детали дополнительных ремней. В литературе нет единого названия для этих деталей, что обусловлено сложностью их формы, но в восточнотюркских наборах аналогичные изделия называют “лировидными” подвесками. И хотя восточноевропейские образцы несколько иной формы, это название можно использовать и для них. Вариант 1а - двусоставные подвески с трапециевидной рамкой на одном конце и кольцом с ушком, крепившемся при помощи шарнира к основе, - на другом (таб.3, 73, 75, 77, 78). Происходят из Обозного, п.15 Старокорсунской, п.262 и комплекса 6 Сухой Гомольши [Михеев,1974, таб.ХIII, 21], пп.264/к.24 и 289/к.28 Красной Горки и подъёмного материала Цариного городища (т.е. Маяки - этот вариант названия целесообразно использовать, чтобы не путать городище с одноимённым, но более известным Маяцким). Вариант 1б (таб.3, 79) отличается от предыдущего тем, что кольцо не имеет ушка, а пропущено непосредственно в петлю основы подвески, стал базовым для более поздних салтовских подвесок (таб.3, 86). Появление таких подвесок в горизонте иллюстрирует экземпляр из к.5 Кривой Луки ХХVII. Вариант 2 не имеет кольца на конце, а оканчивается просто фигурной ножкой. Также только возникает в горизонте: вариант 2а - два ранних экземпляра из к.24 Новосадковского могильника, Астахово и Херсонеса (таб.3, 65-67); вариант 2б - экземпляр с уже характерным салтовским декором из к.5 Кривой Луки ХХVII (таб.3, 68). “Лировидные” подвески вариантов 1-2 практически не встречаются в крымских и кавказских комплексах, являясь в то же время характерной деталью салтовского и восточнотюркского поясного набора.

Двусоставные детали ремня в виде щитка с подвешенным на шарнире кольцом. Вариант 1: щиток круглой формы, декор аналогичен пряжке из Тепсеня, нижняя подвеска преимущественно квадратной или прямоугольной формы (таб.3, 60, 61). Встречен в п.185 Казазово, Ленинахабле, п.139 Крюковско-Кужновского могильника [Иванов, 1952, таб.ХХХ, 13], аналогичный щиток найден в слое Скалистинского могильника, немного иной декор у бляшки из к.47 Лагеревского могильника в Приуралье [Мажитов, 1981а, рис.42, 28]. Вариант 2: щиток овальной формы, подвеска круглая (таб.3, 63, 64) - п.6 Песчанки, Ленинахабль, п.139 Крюковско-Кужновского могильника [Иванов, 1952, таб.ХХХI, 8; таб.ХХХІІ, 2]. В общих чертах близкие бляшки известны и в Фативижском кладе [Козловська, 1928, таб.І]. Щиток, как и у аварских бляшек, слегка заострён вверху, нижняя подвеска только декоративная, поскольку ремешёк сквозь неё пропустить нельзя, она аналогична повеске двусоставного наконечника из п.134 Нетайловки (таб.3, 141) и близка подвескам наконечников из п.164б этого же могильника (таб.3, 125, 126). Вариант 3: и щиток, и подвеска прямоугольной формы - п.405-б Крюковско-Кужновского могильника [Иванов, 1952, таб.ХХХIV, 9], бляшка-имитация была и в п.106 Казазово (таб.3, 20). Двусоставные бляшки - характерная деталь позднеаварского пояса, близкие аналогии есть бляшкам вариантов 1-2 [Hampel, 1905, b.III, taf. 75,3; taf.105, 7-9; taf.164, 1; Garam, 1975, fig.23, 3-6]. Вариант 4 (бляшка с кольцом тип 2 по С.А.Плетневой) - щиток прямоугольный, часто заострен сверху, кольцо подкруглое - кат.16 Старого Салтова (таб.4, 33), кат.70, 106 Дмитровки и т.д. (таб.4, ІІ, IV) - уже более поздний и в горизонте Столбище-Старокорсунская не известен.

Подковообразные бляшки (таб.3, 49-58), судя по остаткам ремней, располагались вокруг отверстий в ремне повернуто набок. Бляшки довольно разнообразны по форме, декору и технике изготовления, но в основном синхронны, поэтому разделение их на варианты тут нецелесообразно. Встречены в пп.1, 35, 58 Старокорсунской, Столбище, Тополях, п. 185 Казазово, п.139 Нетайловки [Крыганов, 1992, таб.ХLVIII, 2], п.4 к.22 Брусян, кат.21 Старого Салтова, кат.79 Дмитровки, п.7 Песчанки [ОАК за 1898 г., рис.43-44], фативижском кладе [Козловська, 1928, таб.І]. Бляшки известны в Крыму (Скалистое, склепы 329, 767; Эски-Кермен, склеп 181 [Айбабин, 1990, рис.53, 26, 29, 35]), в Прикамье [Голдина, 1970, таб.39, 16-18; Erdelyi, Ojtozi, Gening, 1969, taf.ХХVIII, 17; taf.ХХХІ]. Следует отличать деградированные бляшки, напоминающие подковообразные, штампованные или сделанные из пластины, крепившейся к ремню тремя гвоздиками (таб.3, 48; таб.4, 35-37) - пп. 22, 48, 50 Старокорсунской, кат.7 Старого Салтова.

Колчанные крюки отмечены только в Столбище [Афанасьев, 1987, рис.2, 4] и к.3 Кировского V могильника [Власкин, Ильюков, 1990, рис.5, 22]. В последнем случае это обычный салтовский крюк, тогда как в Столбище крюк выполнен в том же ситиле, что и весь набор.

Из декоративных бляшек ремней можно отметить усеченно-овальные бляшки из склепа в Гиджгиде, п.130 Крюковско-Кужновского могильника [Иванов, 1952, таб.ХХХ, 14], п.5 к.14 и п.4 к.22 Брусянского могильника (таб.3, 70-72). Круглые бляшки из кат.52 Дмитровки [Плетнева, 1989, рис.40]очень близки по декору щитку двусоставной бляшки из склепа 339 Эски-Кермена [Айбабин, 1990, рис.53, 36] и бляшке из п.352 Крюковско-Кужновского могильника [Иванов, 1952, таб.ХХIХ, 8]; практически идентичная последней бляшка найдена в позднеаварском п.257 из Чико [Hampel, 1905, b.III, taf.214, 3]. Характерные позднеаварские “жуковидные” бляшки (таб.3,130-135) найдены в к.5 Кривой Луки ХХVII, к.3 Кировского V могильника, п.144 Красной Горки.

Поясные наконечники. Вариант 1а - серебряные или бронзовые наконечники вытянутой U-образной формы с двумя петельками, расположенными параллельно плоскости наконечника; декорированы растительным орнаментом (рис.3, 102-106, 110-115). Известны в Чир-Юрте, очевидно, Большой Орловке, к.12 Кривой Луки IХ (аналогичный найден в культурном слое Красногорского могильника), пп.7, 63 и разрушенных погребениях Старокорсунской, п.106 Казазово, кат.79 Дмитровки, в Крыму - Скалистое, склепы 384, 402 и др., на Кавказе - Песчанка, Ленинахабль [Ковалевская, 1981б, рис.61, 18], Султановское [ОАК за 1900 год, рис.126], в Прикамье - [Erdelyi, Ojtozi, Gening, 1969, taf.ХХХІ], в пп. 139, 165, 352, 405-б, 446 Крюковско-Кужновского могильника [Иванов, 1952, таб.ХХІХ, 7; таб.ХХХ, 6; таб.ХХХІ, 3, 7; таб.ХХХІІ, 6], п.84 Мыдлань-шая; наконечники данного типа присутствуют и практически во всех позднеаварских наборах. Штампованная имитации также найдены в кат.22 Старого Салтова (таб.3, 118), наконечники этого же круга, но без петелек вверху - в кат.15 Старого Салтова и п.77 Неволино (таб.3, 109, 116). Вариант 1б отличается значительно меньшей длиной и пропорционально большей шириной наконечника (таб.3, 140; таб.4, 21). Представлены в Столбище и более позднем п.11 Старокорсунской. Сюда же условно можно отнести и аналогичную по форме, но без ушек, бляшку из Столбища (таб.3, 139). Вариант 2 по форме аналогичен варианту 1а, но наконечники этого варианта небольшие и, в свою очередь, разделяются на подварианты по декору. Вариант 2а - наконечник из к.6 Веселовского могильника (таб.3, 101) - по декору близок наконечникам варианта 1а. В кат.7 Старого Салтова найдена штампованная имитация наконечников данного варианта, судя по пропорциям, но орнамент не только не идентичен, а даже более близок к наконечникам варианта 2в (таб.3, 117). Вариант 2б представлен серебряным наконечником из п.142 Нетайловки с геометрическим декором, известным на поясных деталях из Столбища (таб.3, 100). Штампованные имитации данного наконечника известны в кат.3 и 5 Дмитровки (таб.4, 25, 26), а также в пп.3, 5 Мыдлань-шая [Генинг, 1962, таб.IV, 32, 33]. Вариант 2в - наконечники из кат.118 Дмитровки, п.50 Старокорсунской, кат.16 Старого Салтова, склепа 391 Скалистого - относится уже к следующему горизонту (таб.4, 18-20). Вариант 3 - похожие по форме наконечникам варианта 1а железные или бронзовые неорнаментированные наконечники (таб.3, 119, 120) из Тополь, Новой Покровки, п.94 Борисово, п.54 Сухой Гомольши [Михеев, 1985, рис.7, 15] и др.. Вариант, очевидно, продолжает бытовать и в следующем горизонте. Вариант 4 - маленький наконечник ремешка прямоугольной формы с двумя ушками вверху, лицевая поверхностью декорирована (таб.3, 128, 129). Известен пока единственный экземпляр из к.5 Кривой Луки ХХVII и аналогичный в п.66 Мыдлань-шая. Двусоставные наконечники. Вариант 1 - серебряные или бронзовые литые наконечники, представляющие собой наконечник варианта 1, соединённый шарниром с небольшой прямоугольной пластиной, имеющей вверху два ушка (таб.3, 121, 122, 124). Известны два экземпляра из п.14 Старокорсунской и Нетайловки. Близкие наконечники происходят из п.52 Мыдлань-шая и из слоя третьей четверти VIII в. Пенджикента [Распопова, 1980, рис.64, 18]. Вариант 2 отличается от предыдущего прямоугольной или подпрямоугольной формой верхней пластины, а также нижней деталью, являющей собой фигурную ажурную рамку (таб.3, 125-127, 141). Три экземпляра происходят из пп.134 и 164б Нетайловки и один из к.7 Осиновского III могильника в Поволжье. Несколько отличается наконечник из фативижского набора [Козловська, 1928, таб.І]. Он состоит как бы из поставленной на ребро бляшки с прорезью по центру варианта 3, соедененной с подвеской наконечника из п.134 Нетайловки. По размерам он вполне мог использоваться и как поясная двусоставная бляшка, но поскольку в наборе присутствуют 7 одинаковых двусоставных бляшек и отсутствует поясной наконечник, вполне вероятно использование в качестве последнего именно этой детали. В к.12 Кривой Луки IХ найден предмет, интерпретированный Г.Федоровым-Давыдовым, как щиток пряжки (таб.3, 137). Он действительно отдаленно напоминает щитки пряжек типа “Болонья”, но аналогичный предмет найден и в п.1 к.13 Брусянского могильника также без части, с которой он соединялся (таб.3, 138). Не исключено, что это отдельный тип поясных наконечников.

Ременные скобы и обоймы. Обойма из узкой пластинки, концы, соединяясь, загнуты наружу (таб.1, 130) - существует с последней трети VII в., в горизонте встречена в пп.14, 50 Старокорсунской. Скобы варианта 1а - литые золотые или серебряные с небольшим изгибом посредине. Вся поверхность покрыта растительным декором. Крепились к ремню двумя шпеньками, расположенными на внутренней стороне скобы (таб.3, 87-89). Были в Столбище, к.6 Веселовского могильника, Обозном. Вариант 1б - упрощенный вариант без декора из бронзовой пластины найден в п.8 Старокорсунской (таб.3, 90). Вариант 1в - скобы из к.8 Новосадковского и к.3 Кировского V могильников - железные, прототипы более поздних (таб.3, 83, 84). Вариант 2а - золотые и серебряные скобы в виде буквы П с отогнутыми под прямым углом концами, на которых расположены два шпенька, крепившие скобу к ремню. Декорирована только верхняя часть пластинки (таб.3, 80-82). Были в Столбище, к.6 Веселовского могильника, к.5 Кривой Луки ХХVII. Вариант 2б - один экземпляр из п.8 Старокорсунского могильника. Сделан из бронзовой пластины, не декорирован (таб.3, 85).

Истоки орнаментальных мотивов поясных наборов горизонта в общих чертах были рассмотрены А.И.Айбабиным. Исследователь совершенно справедливо связал часть из них со стилем ювелирных изделий перещепинской культуры [Айбабин, 1982, с. 178-184]. Но название, предложенное для этого типа поясных наборов - “поясные наборы уральского круга”, не совсем удачно. Основная масса таких изделий концентрируется в подкурганных погребениях, кавказских, крымских, фино-угорских могильниках и только единичные экземпляры известны в Приуралье. Отдельные аналогии поясным деталям в Пенджикенте и погребениях восточных тюрков объясняется не более чем сохранением тесных культурных связей между восточно- и западнотюркским кочевым населением евразийской степи. Единственным звеном, связующим все указанные регионы, является Хазарский каганат, что было справедиливо отмечено и А.И.Айбабиным. Именно хазарской среде данные пояса обязаны распространением на столь обширной территории, но в вопросе происхождения их, пожалуй, трудно считать исключительно хазарскими. Кроме характерной перещепинской орнаментации (таб.2, 3-7, 15, 16, 21, 26, 27, 70; таб.3, 33, 60-62, 102, 107) на поясных деталях присутствует и явно южная композиция с виноградом (таб.3, 109-112), истоки которой следует искать в крымско-византийской среде. Также в Крыму находим и аналогии разнообразной растительной орнаментации, что в отношении набора из Столбища было отмечено Г.Е.Афанасьевым [Афанасьев, 1987, с.197-198]. Формы пряжек и поясных деталей горизонта Столбище-Старокорсунская преимущественно восходят к византийским традициям, которые ярко проступают и в позднеаварских поясных гарнитурах. Посредниками в их передаче хазарам безусловно выступали крымские ремесленники. Именно Крым как регион контакта и смешения хазарской и византийской культур, на наш взгляд, и следует считать основным центром возникновения и производства раннесалтовских поясных наборов горизонта Столбище-Старокорсунская.

Украшения и детали одежды. Грунтовые погребения горизонта иллюстрируют резкое появление практически всех салтовских типов серег, браслетов, перстней, фибул, бубенчиков, зеркал и т.д.. Это хороший ориентир, отличающий комплексы горизонта от более ранних, но малоинформативный для их выделения из собственно салтовских. Пока нам не удалось выделить типы из данной группы предметов, характерные лишь для горизонта Столбище-Старокорсунская. Большинство предметов или продолжают бытовать позже, или же представлены единичными экземплярами. Исключение составляют происходящие преимущественно из погребений по обряду кремации железные фибулы с пластинчатой дуговидной спинкой, пластинчатым приёмником и петлёй на конце ножки (пп.99 и 104 Борисово [Саханев, 1914, таб.VII, 22, 25], пп.17, 54, 122, 252 и комплексы III, ХVII Сухой Гомольши [Михеев, 1985, рис.7, 11, 24; рис.10, 46; рис.8, 17], комплексы из Тополь и Кочетка [Михеев, 1985, рис.14, 20], п.24 Дюрсо [Дмитриев, 1979, рис.2, 21]), близкие фибулы известны и в кат. 26, 33, 155 Дмитровки [Плетнева, 1989, рис.59]. Интересная деталь - наличие ранних типов фибул - в п.198 Красной Горки найдена кавказская подвязная лучковая фибула с обмоткой спинки, дата которой на Кавказе - V в.н.э. [Апхазава, 1979, с.114-115]. Фибула явно вторичного использования, но её появление в бассейне Северского Донца следует связывать с первыми кавказскими переселенцами. Наоборот, местная зоо-антропоморфная фибула найдена в кат.21 Старого Салтова (см. статью В.С.Аксенова, рис.6,20). Ближайшие аналогии фибуле известны в материалах Пастырского городища [Приходнюк, 1996, рис.5, 1,2], синхронного горизонтам Перещепины и Вознесенки. Поскольку фибула найдена чуть левее области груди, возникает соблазн допустить её правильное использование, но нетрудно заметить, что фибула in situ находилась в перевернутом состоянии, а следовательно, её владелица не была знакома со способом ношения данных фибул славянами, ко всему, фибула сломана, а остатки пружины и иглы отсутствуют. По форме фибула близка т.н. “решетчатым” подвескам Прикамья, характерным именно для женских погребений синхронной “деменковской” или “неволинской” стадии [Голдина,1979, рис.1, 202; Erdelyi, Ojtozi, Gening, 1969, taf.ІХ, 7], известным и у кочевников Приуралья [Мажитов, 1981а, рис.22, 3]. В погребении из редикорского могильника “решетчатая” подвеска in situ находилась между грудной клеткой и рукой чуть выше локтя [Оборин, Чагин, 1988, рис.48, 9], приблизительно так же, как и фибула из Старого Салтова. В перевернутом состоянии фибула имеет сверху как бы два ушка для подвешивания. Поскольку на примере коньковых подвесок мы наблюдаем явное использование салтовским населением прикамских амулетов, скорее всего, найденная славянская фибула была вторично использована как подвеска-амулет. Это не позволяет ни расширять период бытования таких фибул до горизонта Столбище-Старокорсунская, ни опускать дату катакомбы до начала VIIІ в., как это сделал М.В.Любичев [Любичев, 1994, с.99-100]. В целом же, хронология салтовских украшений и деталей одежды пока остается открытым вопросом, подлежащим дальнейшим исследованиям.

Предметы конского снаряжения и вооружение. Аркообразные стремена с широкой ровной или слегка вогнутой подножкой, появившись в предидущем горизонте, на данному этапе вытесняют все остальные типы. Как исключение можно назвать только восьмеркообразные стремена с выгнутой подножкой и широкой, как бы сплюснутой, петлей из п.95 Казазово [Тарабанов, 1983, рис.1, 18]. Это поздний тип восьмеркообразных стремян - в позднеаварском п.82 Пилишмарота аналогичное стремя найдено с характерным аркообразным [Szabo, 1975, fig.9, 3]. Удила имеют гвоздевидные или наиболее характерные для горизонта S-видные псалии. Последние разделяются на три варианта. Вариант 1 - псалии сделаны из круглого в сечении прута - п.99 Борисово [Саханев, 1914. таб.III, 17], к.27 Барановки [Круглов, 1992, рис.5, 3], п. 219/к.20 Красной Горки, близкие известны в аварском п.125 могильника Шоб [Kovrig, 1975a, fig.15, 4], Неволино [Erdelyi, Ojtozi, Gening, 1969, taf.ХХХІ], п.187 Крюковско-Кужновского могильника [Иванов, 1952, таб.ХХХІХ, 5]. В Приуралье и на Алтае аналогичные псалии бытуют дольше - до сер.ІХ в. [Мажитов, 1981а, рис.21, 5, 23; рис.22, 2; рис.26, 23]. Вариант 2 - псалии плоские, сделаны из раскованного прута - Кочеток [Михеев, 1985, рис.14, 3], Ново-Покровка, комплекс 2 [Кухаренко, 1951, рис.36], кат.106, 110 Дмитровки [Плетнева, 1989, рис.38], к.5 Кривой Луки ХХVII (хотя в данном случае не исключено, что это просто сломанные псалии варианта 3) [Федоров-Давыдов, 1984, рис.6, 6], аналогичные известны и позднеаварском п.38 Ширака [Hampel, 1905, b.III, taf.68, 3]. Вариант 3 наиболее распространен. Он являет собой псалии варианта 2, украшенные на концах стилизированными конскими головками. Представлены в Обозном, конских погребениях Старокорсунской [Каминский, 1987, рис.1, 62], Тополях [Кухаренко, 1951, рис.32, 6], Мохначе [Михеев, 1985, рис.11, 22], комплексе 1 Ново-Покровки [Кухаренко, 1951, рис.34], п.17, комплексах I, III, IV, ХII, ХV, ХVII Сухой Гомольши [Михеев, 1985, рис.7, 1; рис.8, 2, 10, 20], пп. к.2, 75/к.4, 150/к.13, 189, Красной Горки [Аксенов, Крыганов, Михеев, 1996, рис.4, 17], кат.115 Дмитровки [Плетнева, 1989, рис.38], п.72 Крюковско-Кужновского могильника [Иванов,1952, таб.ХХVI,1]. Псалии из п.254 Красной Горки [Аксенов, Крыганов, Михеев, 1996, рис.4, 18], п.106 Казазово, п.77 Неволино [Erdelyi, Ojtozi, Gening, 1969, taf.ХІ, 9], п.3 к.6 Хусаино [Мажитов, 1981а, рис.22, 9] пропорционально намного уже. Судя по поясному набору п.254 Красной Горки, оно относится к следующему горизонту, а следовательно, в такой модификации S-видные псалии переживают горизонт Столбище-Старокорсунская.

Изменения коснулись клинкового оружия. В Столбище и кат.52 Дмитровки, п.73 Крюковско-Кужновского могильника [Иванов, 1952, таб.ХХV, 4], как и более раннем комплексе из Заплавки, были мечи с прямым перекрестьем [Плетнева, 1989, рис.34]. В к.5 Кривой Луки ХХVII [Федоров-Давыдов, 1984, рис.6, 7], п.15 Старокорсунской [Каминский, 1987, рис.3, 26], пп.11, 287 Казазово [Тарабанов, 1984, рис.1, 1, 2], Тополях [Кухаренко, 1951, рис.30, 4], комплексах 1, 2 Новой-Покровки [Кухаренко, 1951, рис.34; рис.36], комплексах I, ХV Сухой Гомольши [Михеев, 1985, рис.8, 1], п.19 Красной Горки, пп. 94, 103, 104 Борисово, кат. 5 Дмитровки [Плетнева, 1989, рис.34], п.77 Неволино [Erdelyi, Ojtozi, Gening, 1969, taf.ІІ, 12] и др. находились длинные однолезвийные палаши с ромбовидным в плане прямым перекрестьем и слегка изогнутым лезвием, обоюдоострым на конце. В литературе этот тип оружия принято называть “саблями”, но это вряд ли верно, поскольку характерный для сабли режущий момент при ударе у таких клинков напрочь отсутствовал. Характерным признаком палашей горизонта является оформление перекрестья (вид сбоку). Бытуют три варианта: 1) абсолютно прямое; 2) - с равномерным утолщением посредине; 3) с ромбовидным утолщением посредине. Перекрестье палаша из п.11 Казазово имеет также подромбовидные утолщения на концах. Следует четко отличать аналогичные палаши с ромбовидными утолщениями посредине и на концах из пп. 175, 252 Сухой Гомольши, Пятницкого [Михеев, 1985, рис.10, 1; рис.11, 14; рис.12, 19], пп.101, 162, 254 Красной Горки, п.23 Дюрсо [Дмитриев, 1979, рис.2, 22], кат.126 Дмитровки [Плетнева, 1989, рис.34]. Несмотря на схожесть по схеме с перекрестьями горизонта Вознесенки, они наоборот более поздние и принадлежат к следующему горизонту. К следующему горизонту, судя по сопутствующему инвентарю, принадлежит и сабля с прямым перекрестьем из кат.12 Старого Салтова (см. статью В.С.Аксенова в даном номере рис.2,25).

Горизонт Столбище-Старокорсунская, в отличие от рассмотренных выше, существовал более продолжительный срок, что привело к накоплению отличий, позволяющих разграничить в его составе два хронологических подгоризонта или этапа. Следует отметить сразу, что это касается только комплексов, содержащих яркие признаки, остальные не поддаются разделению между этапами горизонта. Этап 1 был довольно продолжительным и представлен наиболее развитыми комплексами горизонта. В кат.52 и 79 Дмитровки, кат.15 Старого Салтова ещё доживают вещи горизонта Галиат-Геленовка - поясные пряжки с “вытянутыми губами”, бляшки с чешуйчатым орнаментом, и даже бляшки горизонта Вознесенки (кат.52 Дмитровки). Это наиболее ранние комплексы этапа 1, которые следует выделить в подэтап 1а. Комплексы подэтапа 1б - Столбище, к.4 Веселовского могильника, Обозное, к.4 Астахово І, к.12 Кривой Луки ІХ, к.8, 24 Новосадковского могильника, Тополи, пп. 264/к.24, 289/к.28 Красной Горки, п.262 Сухой Гомольши, Фативижский клад, пп.1, 7, 14, 15, 35, 42, 58, 63 Старокорсунской, пп.106, 185 Казазово, п.11 Тепсеня, пп.6, 7, 8 Песчанки, Султановское, п.1 к.13, п.5 к.14, п.4 к.22 Брусянского могильника, п.3, к.5 Малой Рязани, пп.139, 343, 405б, 446 и др. Крюковско-Кужновского могильника, п.43, 48, 77 и др. Неволино. Для комплексов этапа 1б характерны пряжки типов “Тепсень”, “Кунбабонь”, “Старокорсунская” варианта 1а, наконечники вариантов 1а, 2а, 3, двусоставные наконечники варианта 1, прямоугольные накладки с прорезью вариантов 1, 3, бляшки с прорезью в нижней части вариантов 1-4, 8, подковообразные бляшки, “лировидные подвески” вариантов 1а, 2а, скобы вариантов 1а, 2а. Большинство этих признаков исчезают на этапе 2, представленным погребениями 8, 47 Старокорсунской, к.5 Кривой Луки ХХVII, к.3 Кировского V могильника, кат.7, 14, 21, 22 Старого Салтова, п.142 Нетайловки, п.144 Красной Горки, также, очевидно, п.250 Сухой Гомольши. Среди характерных вещей следует отметить пряжки типа “Старокорсунская” варианта 1б, 2, бляшки с прорезью внизу вариантов 5а, 6а, 7, “жуковидные” бляшки, “лировидные подвески” вариантов 1б, 2б, скобы вариантов 1б, 1в, 2б, наконечники варианта 2б, двусоставные наконечники варианта 2. Литые детали сменяются штампованными и пластинчатыми имитациями, в то же время, возникают новые орнаментальные мотивы, характерные для развитого горизонта салтовской культуры. Судя по небольшому количеству погребений, этап 2 не был продолжительным.

Переходной горизонт І/ІІ

Смена поясов и деталей ремешков горизонта Столбище-Старокорсунская деталями нового горизонта ІІ произошла постепенно, в процессе чего даже возник непродолжительный горизонт с присущими только ему признаками. Переход горизонтов прослежен на материалах грунтовых могильников - Дмитровского, Старосалтовского и Старокорсунского. Поскольку характерные салтовские детали уже разделены на типы С.А.Плетневой по материалам Дмитровского могильника [Плетнева, 1989, с.77-80], мы использовали, там, где это возможно, уже готовую классификацию (сокращения: П1 - “пряжка тип 1 по С.А.Плетневой”; Б - бляшки; БК - бляшки с кольцом; БП - бляшки с прорезью; Н - наконечники). Наиболее поздним комплексом этапа 2 горизонта І, очевидно, уже существующим синхронно с горизонтом І/ІІ, является кат.21 Старого Салтова, где присутствовал наконечник типа 5 по С.А.Плетневой и бляшка с характерным лотосовидным орнаментом (таб.4, 24, 34). Набор из кат.143 Дмитровки: П2 + П7 + Б3 + Н1 + Н5 + бляшка с прорезью внизу варианта 2 - эклектичен. Первый и последний признак характерен для горизонта І, детали П7 и Н5 - для горизонта ІІ, а Б3 и Н1 - для горизонта І/ІІ. Такое сочетание возможно именно для горизонта І/ІІ. Катакомбы Дмитровки горизонта І/ІІ практически все выделены С.А.Плетневой в “позднюю” группу [Плетнева, 1989, рис.86, кат.3, 5, 7, 11, 22, 54, 55, 71, 83, 143]. Для них характерно сочетание наборов: П3, П5 + Б2, Б3 + Н1, Н2. Горизонт І/ІІ для Старокорсунского могильника представлен пп.11, 22, 48, 50, для Старосалтовского - кат.16. Для них характерны “треугольнорамчатые” пряжки с небольшим фигурным подовальным щитком мягких очертаний (таб.4, 1-3), что отличает их от похожих более поздних пряжек со щитками угловатых очертаний (П8) (таб.4, 4). Также, это детали Б2, Б3, БК2, пластинчатые имитации подковообразных бляшек, прямоугольные пластинчатые бляшки без прорези и наконечники вариантов 1б , 2в. Наконечник варианта 2в в кат.118 Дмитровки сочетался уже с пряжкой П8 и бляшкой горизонта ІІ, что относит катакомбу к наиболее поздним комплексам горизонта І/ІІ. На наш взгляд, горизонт І/ІІ начал существование ещё в конце этапа 2 горизонта І и продолжал существовать некоторое время с горизонтом ІІ.

Хронология погребений средне- и позднесалтовского времени - предмет отдельного исследования. Таблица 4 иллюстрирует пока только общие наблюдения над эволюцией салтовских поясных наборов на примере Дмитровки с привлечением материалов других могильников. Если поясные наборы горизонта І/ІІ довольно разнородны, то начиная с горизонта ІІ салтовские поясные наборы становятся унифицированными. Горизонт ІІ Дмитровки в чистом виде представлен поясными наборами катакомб 61, 70, 72, 80, 101, 108, 111, 115, 157, 164 [Плетнева, 1989, рис.85; 87-88]. Он характеризируется набором П3, П4, П6, П7, П8 + Б4, Б5 + БК1, БК2, БК3 + БП1, БП2 + Н3, Н4, Н5 (таб.4, ІІ). До горизонта ІІ не доживают Борисовский и Старокорсунский могильники. В Старосалтовском к нему относится единственная кат.11, очевидно, в это время аланское население передвигается в район Верхнего Салтова, где горизонт II представлен внушительным числом погребений, как, собственно и на других могильниках. Судя по количеству погребений горизонта, он был наиболее продолжительным. В катакомбах 21, 121, 165 Дмитровки появляются отдельные детали горизонта III, в кат.51 они уже доминируют и в чистом виде представлены в кат.87 [Плетнева, 1989, рис.85]. Горизонт ІІІ (таб.4, ІІІ) довольно слабо представлен в Дмитровке, совершенно не известен в Крыму, но “чистые” комплексы горизонта в достаточном количестве представлены на других салтовских могильниках, особенно в Верхнем Салтове. Поясные детали горизонта выделяет специфический лотосовидный орнамент в виде полураскрытых бутонов. Горизонт ІV Дмитровки представлен катакомбами 92, 106, 124, 126,148, 169 [Плетнева, 1989, рис. 85; 87; 88]. Поясной набор состоит из деталей П3, П9, П10 + Б6, Б7 + БК5, БК6 + БП3 + Н6, Н7 (таб.4, IV). Форма деталей в общих чертах сохраняется, но возникают совершенно новые орнаментальные мотивы. Основу композиции составляют перевитые стебли, оканчивающиеся трехлепестковыми или сердцевидными листками. Интересно отметить, что обрисованную нами эволюцию прекрасно в общих чертах отображает типология поясных наборов, предложенная С.А.Плетневой [Плетнева, 1989, рис.36]. Все три горизонта, судя по количеству погребений, были длительными и явно покрывают весь ІХ век и начало Х. Позднесалтовский горизонт V (таб.4, V) в Дмитровке не представлен. Он выделяется по кладу из Саркела и погребениям роменского Каменского могильника [Сухобоков, 1992, рис.34, 1-9]. Саркельский клад датирован точно, каменские же погребения довольно странны, поскольку по всем признакам ложатся в христианское время, т.е. не ранее начала ХІ в.. Поскольку салтовские детали пояса найдены в четырех погребениях (кк.1, 5, 13, 14), ни о каком вторичном использовании речи идти не может. Скорее всего, позднесалтовские пояса просто доживают в слаборазвитой ремесленно роменской среде нач. ХІ в.. Для нас важно, что аналогичный поясной набор происходит из п.2 Нетайловки, отдельные детали известны и в Верхнесалтовском могильнике. По декору нетайловский набор аналогичен деталям горизонта IV, но отличается по форме. Принадлежащий к горизонту IV Алексеевский клад, по мнению С.А.Плетневой и Т.И.Макаровой [Макарова, Плетнева, 1983, с. 74], также хронологически близок саркельским изделиям. Явно синхронен саркельскому набор из п.381 Крюковско-Кужновского могильника [Иванов, 1952, таб.ХХХ, 9; таб.ХХХІІІ, 8; таб.ХХХIV, 1], близки также детали литейных формочек второй пол. Х в. (одна с куфической надписью) из киевского Подола [Гупало, Івакін, Сагайдак, 1979, рис.7; рис.9]. Судя по небольшому количеству погребений, салтовский горизонт V был кратковременным и, вероятнее всего, укладывался в рамки 940-965 гг.. Это, в свою очередь, предполагает существование горизонта IV ещё в 30-х гг. Х в.. Дальнейшее развитие стиль горизонта нашел в печенежских древностях. Явно саркельскими мастерами изготовлен поясной набор из Траповки, те же поясные детали (как и в случае с кат.52 Дмитровки) использованы ювелиром в композиции узды из погребения у с.Максима Горького [Толочко, 1999, рис.17; рис.21, 1]. Горьковская узда сменяется уздечными наборами горизонта Гаёвка-Новокаменка, представленным также погребениями из Новомихайловки, Булгаково, Первоконстантиновки [Толочко, 1999, рис.16; 18; 19; 21; Кубышев, Орлов, 1982, рис.2; 5]. Горизонт датируется монетой Василия II и Константина VIII (976-1025 гг.) из Гаёвки, а также проникновением в Причерноморские степи половцев в середине ХІ в.. Это ограничивает время бытования горизонта первой половиной ХІ в.. Как и в случае с роменским Каменским могильником, в печенежской среде салтовские наборы, очевидно, также доживают до конца Х в.. Таким образом, верхняя граница горизонта V поднимается до конца Х - нач. ХІ вв., хотя собственно салтовские памятники исчезают не позже второй трети Х в..

Ещё раз подчеркнем, наши наблюдения над относительной хронологией средне- и позднесалтовского времени пока носят предварительный характер, абсолютные же даты можно будет предложить только после появления основательных исследований арабского монетного материала из комплексов. Ниже определены абсолютные даты для перещепинской культуры и раннесалтовского горизонта І (Столбище-Старокорсунская)

Абсолютные даты

Обоснования нижней даты перещепинской культуры и причины её привязки к историческим событиям 670-680 гг. мы уже представили выше. Нижняя граница горизонта Вознесенки определяется по монетному материалу и синхронизацией с аварским горизонтом Игар-Озора. Датировка последнего замыкается на солиде Константина IV Погоната (ок.670-671 гг.) из Тотипусты [Hampel, 1905, b.II, p.349] и двух варварских имитациях монет Константина IV из п.53 Кишкорош Похибуй-Мачко-дюло [Torok, 1975, p. 297, 299-300]. Из монетного материала комплексов горизонта Вознесенки наиболее поздними, а, следовательно, ключевыми являются монеты из Романовки - солид Константина IV, чеканенный в период 681-685 гг. и солид Леонтия ІІ 695-698 гг. [Семенов, 1985, с.91-92]. Монеты явно попали к хазарам вследствие контактов с Юстинианом II в период 695-707 гг.. Не ранее 708 г. датируется и Вознесенка, если допускать, что это каганский поминальный комплекс. Скорее всего, горизонт Вознесенки не строго синхронен горизонту Игар-Озора - мы считаем, что перед тем, как попасть в хазарскую среду, аварские поясные детали горизонта Игар-Озора уже должны были войти в моду в собственно аварской среде, что и допускает хронологические различия в 5-10 лет. Следующий горизонт Галиат-Геленовка датируют арабский дирхем 700/701 гг. очень хорошей сохранности из склепа 1935 г. Галиата [Крупнов, 1938, с.118] и солид Тиберия III (698-705 гг.) из Большой Орловки [Семенов, 1978, с.181]. Сохранность массивных золотых византийских монет уже давно перестала учитываться при хронологических построениях, но состояние тонких серебряных дирхемов, пожалуй, в ряде случаев может служить ориентиром. Верхняя граница Чир-Юрта имеет и точную историческую дату - хазарский Баланджар прекратил существование после повторного взятия арабами в 733/734 гг.. Комплексы хазарской группы горизонта Столбище-Старокорсунская также содержат монетный материал. В погребении из Астахово находилась индикация солида Константина IV (668-685 гг.) [Евдокимов, Симоненко, Загребельный, 1975, с.12], такая же - в кат.69 Дмитровки [Плетнева, 1989, с.111], в Столбище найдены солиды Феодосия III (715-717 гг.) и Льва III (717-720 гг.) [Семенов, 1978, с.181], в кат.14 Старого Салтова - подражание солиду Льва ІІІ времен его соправления с Константином V (728-741 гг.) (см. статью В.С.Аксенова в данном номере), в п.164б Нетайловки - солид Константина V, чеканенный в период 751-757 гг. [Zironkina, 1997, p.251]. В к.7 Петрунино IV находился арабский дирхем хорошей сохранности Абу-Джафара ал-Мансура, чеканенный в 139 году хиджры (756/57 гг.) [Круглов, 1992, с.182]. К сожалению, нам остались недоступны материалы четырех погребений, судя по отрывочным описаниям, принадлежащим горизонту. Это два погребения кургана из могильников “Романовский I” и “Саловский” с солидами Льва III и Константина (720-741 гг.), к.4 могильника “Потайной I” с солидом Тиберия III [Копылов, Смоляк, 1988, с.59-60] и к.11 Соколовской балки с солидом Льва III, чеканенным в период 725-732 гг. [Семенов, 1978, с.180-181]. Большое количество византийских монет первой половины VIII в. хорошо коррелируется с тесными хазаро-византийскими отношениями этого периода, вершиной которых стал династический брак 732 г. между сыном Льва III Константином и дочерью хазарского кагана, принявшей при крещении имя Ирины [Семенов, 1978, с.182; Копылов, Смоляк, 1988, с.61; Новосельцев, 1990, с.182]. А.И.Семенов надежно обосновал небольшое запаздывание монет в комплексах, обратив внимание на отсутствие совместных находок византийских монет первой половины VIII в. и монет IХ в. на территории СССР [Семенов, 1978, с.182]. Позднейшая византийская монета из курганов с подквадратными ровиками относится к первым годам самостоятельного правления Константина V (741-751 гг.). Исследователь отметил, что, по-видимому, не случайно монета следующего выпуска (751-757 гг.) из Чистяково (см. статью А.К.Тахтая в данном номере) сочетается уже с типично салтовским инвентарем [Семенов, 1991, с.127], что подтвердилось позже находкой солида Константина V 751-754 гг. в к.13 Барановки I [Круглов, 1992, с.182]. Оба погребения относятся к среднесалтовскому времени, но п.164б Нетайловки с аналогичным солидом принадлежит к этапу 2 горизонта Столбище-Старокорсунская, т.е. в этом случае период хождение монеты до момента попадания в землю был значительно короче. Ситуация с монетами горизонта Столбище-Старокорсунская складывается совершенно отличная от ситуации с монетами в комплексах горизонта Перещепины. Если не обращать внимания на индикации солидов Константина IV, остальные монеты попали в землю через довольно непродолжительный срок после чеканки, очевидно, вследствие обычной смерти получивших их лиц. Почему изменилось отношение к византийским монетам? Возможное объяснение следует искать в изменении характера хазаро-византийских отношений. В середине VII в. они ограничивались спорадическими политическими контактами, сопровождавшимися отсылками даров хазарским правителям. Золотые монеты рассматривались хазарами как материал для дорогих украшений - практически все монеты из хазарских комплексов (Перещепина, Келегеи, Новые Санжары, Чир-Юрт, Уч-Тепе, п.1 Дорофеевского могильника и др.) превращены в подвески или нашивки на одежду. Эта традиция осталась в салтовской культуре - индикации солидов Константина IV из Астахово и кат.69 Дмитровки, а также неопределенные индикации из Дмитровки - все нашивались на одежду; солид Тиберия ІІІ из Большой Орловки и подражание солиду Льва ІІІ и Константина V из кат.14 Старого Салтова использовались как подвески и т.д.. Проникновение хазар в Крым после 680 г. позволило наладить постоянные торгово-обменные отношения с византийцами, а также установить более тесные политические контакты, вследствие чего приток византийской монеты к хазарам стал более регулярным. Но появляется и новая деталь - обратный отток монет вследствие торгово-обменных операций, оплаты ремесленных услуг и т.п.. Солиды из Романовки не повреждены, т.е. воспринимались уже как единицы обмена или накопления. Нормальные хазаро-византийские отношения продолжались, скорее всего, не до 737 г., а до 757 г.. Этот странный, на первый взгляд, рубеж подсказывают три солида Константина V периода 751-757 гг. из п.164б Нетайловки, Чистяково, к.13 Барановки I и арабский дирхем 756/57 гг. из к.7 Петрунино IV. Последний - наиболее “ранний” в комплексах салтовского круга, поскольку независимо от даты чеканки, все остальные арабские монеты происходят из более поздних погребений. Полное прекращение поступлений византийских монет и начало поступления арабских после 757 г. должно иметь объяснение в политической истории хазар, и мы действительно находим его. Арабские источники полностью молчат о хазарах в период с 737 по 754 гг.. Но в 754 г. арабским халифом стал деятельный ал-Мансур, который уделял особое внимание Кавказскому региону. По приказу ал-Мансура наместник Восточного Закавказья Йазид ас-Сулами должен был породниться с хазарами. Последний действительно ок.759/760 г. послал посольство к хазарам и каган согласился дать ему в жены свою дочь Хатун, за что, по словам ал-Куфи, был уплачен калым в 100 тыс. дирхемов [Новосельцев, 1990, с.189-190]. Последующая история с неожиданной смертью Хатун и двух её сыновей, ставшая причиной вторжений хазар в Закавказье 763-764 гг., для нас малоинтересна. Важно, что ок. 760 г. Хазария разорвала отношения с Византией и заключила первый добровольный, хотя и кратковременный, договор с арабами. К 80-м же годам VIII в. после переворота и смещения царем (“маликом”) кагана, последующего принятия иудаизма, хазаро-византийские отношения вообще испортились до состояния вражеских [Новосельцев, 1990, с.190-191]. Этой ситуаций сполна воспользовались еврейские и арабские купцы, и с 80-90-х гг. VIII к салтовскому населению начался постоянный приток арабских монет, попавших в погребения уже преимущественно среднесалтовских горизонтов ІІ-IV. Начиная с горизонта І/ІІ наблюдается и полное вытеснение поясов византийского облика местными, как бы символизируя полный разрыв с Византией и в области материальной культуры.

Таким образом, все рассматриваемые нами комплексы датируются в рамках VIII в.. Более узкие даты для горизонтов предложены исходя из дат монет и продолжительности существования горизонтов. Цифровые рамки, разумеется, условны, они определяют лишь наиболее вероятный период совершения погребений. Последнее следует ещё раз подчеркнуть - не время бытования предметов из комплексов, а время их попадания в землю, т.е. диапазон смертности поколения - носителя определённого стиля моды:

перещепинская культура:

• горизонт Перещепины - 670-705 гг. для Северного Кавказа и 680-705 для Северного Причерноморья;
• горизонт Вознесенки - 705-725 гг.;
• горизонт Галиат-Геленовка - 725-740 гг.;

салтовская культура:

• горизонт І (Столбище-Старокорсунская):
• этап 1а - 740-750 гг.;
• этап 1б - 745-770 гг.;
• этап 2 - 770-790 гг.;
• горизонт І/ІІ - 780-800 гг.;
• горизонт II - с 790 г..

Хазарские комплексы позволяют уточнить датировки и аварских древностей. Так, не после 670-680 гг., а не ранее 690-695 гг. датируется начало выпадения комплексов горизонта Игар-Озора. Появление же позднеаварских литых гарнитур произошло лишь во время горизонта Галиат-Геленовка, т.е. не раньше 720-725 гг.. Последняя дата особенно важна, поскольку лишённые монетного материала позднеаварские погребения произвольно опускаются до 700 г. или даже до 680 г. (Й.Вернер). Близкие ориентиры для средне- и позднеаварских древностей - 680 и 720 гг. соответственно были в свое время предложены А.К.Амброзом, вернувшимся к датировкам Д.Чалланя [Амброз, 1971, №2, с.120-123; №3, с.123]. Полученные нами даты комплексов перещепинской культуры также поразительно совпадают с позициями А.К.Амброза 1971 года [Амброз, 1971, №2, с.120-122; №3, с.116, 130], подтверждая правильность подхода исследователя.

Наиболее резкие изменения в материальной культуре хазар произошли в горизонте Вознесенки. Комплексы из Вознесенки, Глодос, Новогригорьевки (могила I), Мокрой Балки, Директорской Горки уже связаны прямо или косвенно с обрядом трупосожжения. Практически полное исчезновение на протяжении первой четверти VIII в. рядовых погребений с северо-восточной ориентацией (позже отмечена только в Казазово), на первый взгляд, свидетельствует о резкой смене населения в степи, но это не совсем так. Пока трудно сказать связаны ли с этим населением памятники “новинковского” типа, массово появляющиеся на этапе Вознесенки в Поволжье. Мнение о их булгарской этнической принадлежности пока только гипотетично, поскольку погребальный обряд очень отличается от обряда булгар ІХ-Х вв., хотя в общих чертах (северо-восточная ориентация, наличие не только простых ям, но и подбоев, кости коня) близок хазарскому. Такие же комплексы, как Шиловский курган с подквадратным ровиком, по обряду и инвентарю могут быть соотнесены только с хазарами, что справедливо отмечено и С.А.Плетневой [Плетнева, 1999, с.202-203]. Конечно, присутствие хазар среди булгар вполне вероятно, учитывая зависимость Волжской Булгарии от хазар, но все-же, трудно игнорировать тот факт, что переходных комплексов пока не найдено. Без них же появление характерного булгарского погребального обряда типа Большие Тарханы - Зливки (заметим, в двух разных регионах) выглядит слишком резким и необъяснимым. Что касается перещепинской культуры, то нам известен памятник, связывающий оба горизонта культуры - Борисовский могильник. Ранняя часть могильника представлена преимущественно ингумациями с различной ориентацией при преобладании северо-восточного сектора. Из неё происходит полный набор деталей геральдических поясных наборов хазарской группы, поясной наконечник с грануляцией арцибашевского типа, а также характерные тюркские костяные подпружные пряжки кудыргинского типа и ножны с Р-образными выступами [Саханев, 1914, рис.19-22; таб.I]. В этой же части могильника обнаружены два трупосожжения в каменных гробницах (№28, 47), ориентированных на СВ, с пряжками, имеющими В-образную рамку, которые подтверждают синхронность этих погребений ингумациям [Саханев, 1914, с.84-85, 93; рис.20, 16, 17]. К сожалению, могильник раскопан не сплошной площадью, но всё же имеющиеся данные позволяют утверждать плавную смену обряда трупоположения трупосожжениями, которые полностью преобладают в позднейшей части могильника. Поздняя часть могильника аналогична по обряду Вознесенке, Глодосам, п.І Новогригорьевки, Геленовке, Большой Орловке - обряд трупосожжения, наличие поминальних комплексов в виде обожженных и поврежденных деталей конского снаряжения и оружия. Трудно сказать, чем была вызвана смена погребального обряда - очередным религиозным экспериментом хазарской знати или же возрождением древнего тюркского обряда, сохранившегося только в среде высшей знати. Возможно и более прозаическое объяснение - обряд трупосожжения требует наличия большого количества дерева, которое трудно обеспечить в степных условиях. Если мы взглянем на расположение Вознесенки, Глодос, Геленовки, Новогригорьевки (а также Перещепины), то нетрудно заметить, что все они расположены намного севернее курганов рядовых кочевников в непосредственной близости от лесостепи или даже в лесостепи (Геленовка). Этот факт давно вызывает недоумение исследователей, между тем, взгляд через призму биритуальности погребального обряда позволяет дать рациональное объяснение. Борисовский могильник, Дюрсо, кремационные могильники бассейна Северского Донца - все также находятся в лесостепных условиях. Борисово прекращает функционирование до конца горизонта Столбище-Старокорсунская, дольше существует Дюрсо. Кремационные и биритуальные могильники бассейна Северского Донца (Сухая Гомольша, Красная Горка, Новая Покровка, Тополи, Кочеток и т.п.) - все возникают с началом горизонта, но доживают лишь до горизонта III салтовской культуры. Дальнейшая судьба этой группы хазарского населения пока остается неясной.

Геленовка, как отмечалось, расположена неожиданно глубоко в Среднем Поднепровье. Проникновение хазар в этот регион именно до конца первой четверти VIII в., между тем, хорошо коррелируется с разгромом Пастырского городища. Интересно отметить и находку иранского блюда в окрестностях Ржищева [Ханенко, Ханенко, 1907, с.29, таб.ХХVI, 401] - напомним, все находки сасанидской посуды в комплексах Северного Причерноморья связаны только с перещепинской культурой. Очевидно, именно к этому времени относится и известный сюжет “Повести временных лет” о подчинении полян (киевлян) хазарам. Об опасности, угрожавшей жителям Киева, свидетельствует киевский клад 1892 г. с вещами пастырского изготовления. Горизонт Галиат-Геленовка представлен также подкурганными ингумациями с западной ориентацией из Тепсеня и Заплавки и с северной ориентацией из ст. Старонижестеблиевской, а также катакомбами Чир-Юрта. В Чир-Юрте нет хазарских погребений младше первой трети VIII в., что хорошо коррелируется с письменными источниками. После взятия арабами Баланджара в 722/723 гг. хазары, очевидно, не покинули его, поскольку ещё раз Баланджар был взят в 733/734 гг.. Но уже в 737 г. арабы брали только Самандар, что свидетельствует о прекращении существования Баланджара [Новосельцев, 1990, с.179-184]. В 40-х гг. VIII в. на этапе 1 горизонта Столбище-Старокорсунская происходят резкие географические изменения в распространении памятников хазар. На Нижнем Дону, преимущественно в сальско-манычском междуречье, массово появляются хазарские курганы с подквадратными ровиками. В Прикубанье появляется Старокорсунское городище и ямно-катакомбный могильник, а также ямный могильник Казазово. В бассейне Северского Донца появляются отдельные курганы (Столбище, Обозное, Астахово), а также могильник (Нетайловка); могильники по обряду кремации (Тополи, Кочеток, Новая Покровка, Сухая Гомольша, Красная Горка); аланские катакомбные могильники (Старый Салтов и Дмитровка). Случайно ли такое совпадение? Как указывалось выше, появление салтовских памятников бассейна Северского Донца С.А.Плетнева связывает с хазаро-арабским конфликтом 737 г., и, отталкиваясь от этой даты, предлагает нижнюю дату салтовских древностей [Плетнева, 1989, с.168-169]. Сейчас это же положение можно сформулировать иначе: археологический материал полностью подтверждает гипотезу о появлении хазарского и аланского населения в бассейне Северского Донца в 40-х гг. VIII в., что можно уверенно связывать с неудачной для хазар войной 737 г.. Именно эту дату следует считать началом салтовского периода в материальной культуре хазар. Трудно сказать, корректно ли относить комплексы горизонта Галиат-Геленовка к перещепинской культуре - на наш взгляд, это возможно, поскольку горизонт является переходным только в хронологическом плане, но не отражает всей сложности эволюционного перерастания культуры кочевого хазарского населения в уже этнически сложносоставную материальную культуру кочевого, полуоседлого и оседлого населения Хазарского каганата эпохи его расцвета.

Таб. 1
Таб. 2
Таб. 3
Таб. 4

Айбабин А.И. 1985. Погребение хазарского воина // СА. № 3.
Айбабин А.И. 1982. Погребения конца VII - первой половины VIII в. в Крыму // Древности эпохи Великого переселения народов V-VIII веков. М.
Айбабин А.И.1990. Хронология могильников Крыма позднеримского и раннесредневекового времени // МАИЭТ. вып.І.
Айбабин А.И. 1993. Могильники VIII - начала Х вв. в Крыму // МАИЭТ. вып.3.
Айбабина Е.А. 1993. Об этнической атрибуции могильника Узень-Баш // МАИЭТ. вып.3.
Аксенов В.С., Крыганов А.В., Михеев В.К. 1996. Обряд погребения с конем у населения салтовской культуры (по материалам Красногорского могильника) // Материалы І тыс.н.э. по археологии и истории Украины и Венгрии. К.
Атавин А.Г. 1996. Погребения VII- начала VIII вв. из Восточного Приазовья // Культуры Евразийских степей второй половины 1 тысячелетия н.э.. Самара.
Амброз А.К. 1971. Проблемы раннесредневековой хронологии Восточной Европы // СА. № 2-3.
Амброз А.К. 1986. Кинжалы VI-VIII вв. с двумя выступами на ножнах // СА. №4.
Амброз А.К. 1993. К происхождению днепровских антропо-зооморфных фибул // РА. №2.
Апхазава Н.И. 1979. Материальная культура раннесредневековой Грузии. Тбилиси.
Артамонов М.И. 1990. Первые страницы русской истории в археологическом освещении // СА. №3.
Археология Венгрии: конец II тысячелетия до н.э. - I тысячелетия н.э..М. 1986.
Афанасьев Г.Е. 1979. Хронология могильника Мокрая Балка // КСИА. вып.158.
Афанасьев Г.Е.1980. Пряжки катакомбного могильника Мокрая Балка у г.Кисловодска // Северный Кавказ в древности и в средние века. М.
Афанасьев Г.Е. 1987. Муравьевский клад: к проблеме оногуро-болгаро- хазарских миграций в лесостепь // СА. № 1.
Ахмеров Р.Б. 1970. Уфимские погребения IV-VII вв. н.э. и их место в древней истории Башкирии // Древности Башкирии. М.
Багаутдинов Р.С. 1995. Новые раннеболгарские курганы Самарской Луки // Средневековые памятники Поволжья. Самара.
Балинт Ч. 1996. О принадлежности находки в малой Перещепине Куврату (история вопроса) // Материалы І тыс.н.э. по археологии и истории Украины и Венгрии. К.
Баранов И.А. 1990. Таврика в эпоху раннего средневековья. К.
Баранов И.А., Майко В.В., Джанов А.В. 1997. Раскопки средневековой Сугдеи // Археологические исследования в Крыму. 1994 год. Симферополь.
Безуглов С.И. 1985. Погребение кочевника VII в. н.э. на Нижнем Дону // СА. №2.
Бобринский А.А. 1914. Перещепинский клад // МАР. №34.
Богачев А.В. 1992. Процедурно-методические аспекты археологического датирования. Самара.
Богачев А.В., Мышкин В.Н. 1995. Раннеболгарский курган у с.Осиновка // Средневековые памятники Поволжья. Самара.
Бокий В.М., Плетнева С.А. 1988. Захоронение семьи воин-кочевника Х в. в бассейне Ингула // СА. №2.
Веймарн Е.В., Айбабин А.И. 1993. Скалистинский могильник. К.
Власкин М.В., Ильюков Л.С. 1990. Раннесредневековые курганы с ровиками в междуречье Сала и Маныча // СА. №1.
Гаврилова А.А. 1965. Могильник Кудыргэ как источник по истории Алтайских племен. М.-Л.
Гавритухин И.О., Обломский А.М. 1996. Гапоновский клад и его культурно-исторический контекст. М.
Гавритухин И.О., Малашев В.Ю. 1998. Перспективы изучения хронологии раннесредневековых древностей Кисловодской котловины // Культуры степей Евразии второй половины 1 тысячелетия н. э. (вопросы хронологии). Самара.
Генинг В.Ф. 1962. Мыдлань-Шай - удмуртский могильник VIII-IХ вв// ВАУ. вып.3.
Голдина Р.Д. 1970. Могильники VII-ІХ вв. на Верхней Каме //ВАУ. вып.9.
Голдина Р.Д. 1979. Хронология погребальных комплексов раннего средневековья в Верхнем Прикамье // КСИА. вып.158.
Грінченко В.А. 1950. Пам'ятка VIII ст. коло с. Вознесенки на Запоріжжі // Археологія. т.3.
Гупало К.М., Івакін Г.Ю., Сагайдак М.А. 1979. Дослідження Київського Подолу (1974-1975 рр.) // Археологія Києва: дослідження і матеріали. К.
Добжанский В.Н. 1990. Наборные пояса кочевников Азии. Новосибирск.
Дмитриев А.В. 1979. Могильник эпохи великого переселения народов на реке Дюрсо // КСИА. вып.158.
Евдокимов Г.Л., Симоненко А.В., Загребельный А.Н. 1975. Отчет о раскопках курганов у с.Астахово Свердловского района Ворошиловградской области // НА ІА НАН. №1975/50.
Иванов П.П. 1952. Крюковско-Кужновский могильник. Моршанск.
Иессен А.А. 1965.Раскопки большого кургана в урочище Уч-Тепе // МИА. № 125.
Каминский В.Н. 1984. Раннесредневековые аланские катакомбы на Средней Кубани // Вопросы археологии и этнографии Северной Осетии. Орджоникидзе. вып. 3.
Каминский В.Н. 1987. Алано-болгарский могильник близ станицы Старокорсунской на Кубани // СА. №4.
Ковалевская В.Б. 1979. Поясные наборы Евразии IV-ІХ. Пряжки // САИ. вып.Е1-2.
Ковалевская В.Б. 1981а. Археологические следы пребывания древних болгар на Северном Кавказе // Плиска-Преслав. София, т.2.
Ковалевская В.Б. 1981б. Северокавказские древности // Степи Евразии в эпоху средневековья. М.
Ковпаненко Г.Т., Бунятян Е.П., Гаврилюк Н.А. 1978. Курганы на Южном Буге. К.
Козловська В. 1928. Срібний скарб часів Великого переселення народів з с.Фатівиж на Чернігівщині // Ювілейний збірник на пошану академика Михайла Сергієвича Грушевського. К.
Комар О.В. 1999. Ранні хозари у Північному Причорномор’ї // Археологія. К. №3 (в друці).
Кондукторова Т.С. 1967. Антропологическая характеристика черепов из Верхнечирюртовского могильника в Дагестане // Вопросы антропологии. М. вып. 25.
Копылов В.П., Смоляк А.Р. 1988. Торговые связи Византии с населением Нижнего Дона в конце VII - первой половине VIII в. // Торговля и мореплавание в бассейне Черного моря в древности и средние века. Ростов-н/Д..
Корзухина Г.Ф. 1996. Клады и случайные находки вещей круга “древностей антов” в Среднем Поднепровье (каталог памятников) // МАИЭТ. вып.5.
Косяненко В.М. 1983. Погребение у слободы Большая Орловка - ранний памятник салтово-маяцкой культуры // Проблемы хронологии археологических памятников степной зоны Северного Кавказа. Ростов-н/Д..
Краснов Ю.А. 1980. Безводнинский могильник. М.
Круглов Е.В. 1992. Хазарские погребения в бассейне реки Иловли // СА. № 4.
Крупнов Е.И. 1938. Галиатский могильник, как источник по истории алан-оссов // ВДИ. №2.
Крыганов А.В. 1992. Отчет об археологических разведках и раскопках Пескорадьковского и Нетайловского могильников на территории Харьковской области в 1991 г. // НА ІА НАНУ. №1991/99.
Кубышев А.И., Орлов Р.С. 1982. Уздечный набор ХІ в. из Ново-Каменки // СА. №1.
Кузнецов В.А. 1985. Поминальный комплекс VIII в. в окрестностях Кисловодска // СА. № 3.
Кухаренко Ю.В. 1951. О некоторых археологических находках на Харьковщине // КСИИМК. вып. 41.
Кызласов Л.Р. 1981. Древнехакасская культура чаатас VI-ІХ вв// Степи Евразии в эпоху средневековья. М.
Лагоцкий К.С., Шилов В.П. 1977. Исследования Волго-Донской экспедиции // АО 1976 г. М.
Любичев М.В. 1994. Контакты славян Днепро-Донского междуречья и населения Северо-Западной Хазарии в конце VII - начале VIII вв. // Харьковский историко-археологический ежегодник. Харьков.
Львова З.А., Семенов А.И. 1985. К проверке оснований реконструкции перещепинского комплекса // АСГЭ. вып.26.
Магомедов М.Г. 1977. К вопросу о происхождении культуры Верхнечирюртовского курганного могильника // Археологические памятники раннесредневекового Дагестана. Махачкала.
Магомедов М.Г. 1983. Образование Хазарского каганата. М.
Мажитов Н.А. 1981а. Курганы Южного Урала VIII-ХІІ вв.. М..
Мажитов Н.А. 1981б. Южный Урал в VI-VIII вв. // Степи Евразии в эпоху средневековья. М.
Мажитов Н.А. 1990. Комплексы с монетами VIII в. из Бирского могильника // СА. №1.
Макарова Т.И., Плетнева С.А. 1983. Пояс знатного воина из Саркела // СА. №2.
Маршак Б.И., Скалон К.М. 1972. Перещепинский клад. Л.
Михеев В.К. 1974. Отчет о работе Средневековой археологической экспедиции Харьковского госуниверситета в 1973 г. // НА ІА НАНУ. №1973/86.
Михеев В.К., Дегтярь А.К. 1980. Отчет о работе Средневековой археологической экспедиции Харьковского университета в 1979 г. // НА ІА НАНУ. №1979/50
Михеев В.К. 1985. Подонье в составе Хазарского каганата. Харьков.
Монгайт А.Л. 1951. Археологические заметки // КСИИМК. вып.41.
Мошкова М.Г., Максименко В.Е. 1974. Работы Багаевской экспедиции в 1971 году // Археологические памятники Нижнего Подонья. М. т.2.

Новосельцев А.П. 1990. Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа. М.
ОАК за 1898 год. СПб., 1900.
ОАК за 1900 год. СПб., 1902.
Оборин Л.А., Чагин Г.Н. 1988. Искусство Прикамья: Чудские древности Рифея. Пермь.
Орлов Р.С. 1985. Культура кочевников IV-VIII вв. // Этнокультурная карта территории Украинской ССР в І тыс.н.э.. К.
Орлов Р.С., Рассамакин Ю.Я. 1996. Новые памятники VI-VII вв. из Приазовья // Материалы І тыс.н.э. по археологии и истории Украины и Венгрии. К.
Пархоменко О.В. 1983. Поховальний інвентар Нетайлівського могильника VIII-ІХ ст// Археологія. К. вип.43.
Пархоменко О.В. 1985. Салтовская культура // Этнокультурная карта территории Украинской ССР в І тыс.н.э.. К.
Плетнева С.А.1967. От кочевий к городам // МИА. № 142.

Плетнева С.А. 1982. Кочевники средневековья: поиски исторических закономерностей. М.
Плетнева С.А. 1989. На славяно-хазарском пограничье (Дмитровский археологический комплекс). М.
Плетнева С.А. 1999. Очерки хазарской археологии. М.
Приходнюк О.М., Падин В.А., Тихонов Н.Г. 1996. Трубчевский клад антского времени // Материалы І тыс.н.э. по археологии и истории Украины и Венгрии. К.
Приходнюк О.М. 1996. Версия нестора о расселении славян из Подунавья (опыт хронологической стратификации и исторической интерпретации // Материалы І тыс.н.э. по археологии и истории Украины и Венгрии. К.

Приходнюк О.М. 1998. Основні підсумки та завдання вивчення Пастирського городища // Археологія. №3.
Распопова В.И. 1965. Поясной набор Согда VII-VIII вв. // СА. №4.
Распопова В.И. 1980. Металлические изделия раннесредневекового Согда. Л.
Саханев В. 1914. Раскопки на Северном Кавказе в 1911-12 годах // ИАК. вып. 56.
Седова М.С. 1995. Исследование Шелехметского II курганно-грунтового могильника // Средневековые памятники Поволжья. Самара.
Семенов А.И. 1978. Византийские монеты из погребений хазарского времени на Дону // Проблемы археологии. Л. вып.2.
Семенов А.И. 1985. Художественный метал Романовского погребения на Дону // Художественные памятники и проблемы культуры Востока. Л.

Семенов А.И. 1988. К выявлению центральноазиатских элементов в культуре раннесредневековых кочевников Восточной Европы // АСГЭ. вып. 29.
Семенов А.И. 1991. Византийские монеты Келегейського комплекса // АСГЭ. вып.31.
Синицын И.В. 1959. Археологические исследования Заволжского отряда (1951-1953) // МИА. №60.
Синицын И.В. 1960. Древние памятники в низовьях Еруслана (по раскопкам 1954-1955 гг.) // МИА. №78.
Сміленко А.Т. 1965. Глодоські скарби. К.
Смиленко А.Т. 1968. Находка 1928 г. у г. Новые Сенжары (по материалам обследования А.К.Тахтая) // Славяне и Русь. М.
Смирнов К.Ф. 1959. Курганы у сел Иловатка и Политотдельское Сталинградской области // МИА. №60.
Смирнов К.Ф. 1960. “Быковские курганы” // МИА. № 78.
Сташенков Д.А. 1995а. Новые детали погребельного обряда памятников раннеболгарского времени в Самарском Поволжье // Средневековые памятники Поволжья. Самара.

Сташенков Д.А. 1995б. Об одной группе раннесредневековых украшений Самаро-Симбирского Поволжья (серьги салтовского типа) // Культуры Евразийских степей второй половины 1 тысячелетия. н.э. Тез.док..Самара.
Тарабанов В.А. 1983. Средневековый могильник у аула Казазово // Историческая этнография: традиции и современность. Л.
Толочко П.П. 1999. Кочевые народы степей и Киевская Русь. К.
Уварова П.С. 1900. Могильники Северного Кавказа // МАК. вып.VIII.
Фабриціус І. 1927. Літопис музею: Червоні роки 1917-1927. Херсон.
Федоров-Давыдов Г. 1984. Погребения хазарского времени из урочища “Кривая Лука” в Нижнем Поволжье // Проблемы археологии степей Евразии. Кемерово.

Флеров В.С. 1981. Распространение лощеной керамики на территории салтовской культуры // Плиска-Преслава, т.2.
Флеров В.С. 1983. О хронологии салтово-маяцкой культуры // Проблемы хронологии археологических памятников степной зоны Северного Кавказа. Ростов-н/Д..
Флеров В.С. 1997. Разрушенные скелеты на могильнике Клин-Яр III на Северном Кавказе // МАИЭТ. вып.6.
Ханенко Б.И., Ханенко В.И. 1907. Древности Приднепровья и побережья Чернаго моря. вып.VI. К.
Чичуров И.С. 1980. Византийские исторические сочинения. М.
Шалобудов В.Н. 1983. Погребение кочевника VIII века у с.Заплавка // Древности степного Поднепровья III-I тысячелетия до нашей эры. Днепропетровск.
Щеглова О.А. 1990. О двух группах “древностей антов” в Среднем Поднепровье // Материалы и исследования по археологии Днепровского Левобережья. Курск.
Balint Cs. 1978. Vestiges archeologiques de l’epoque tardive des Sassanides et leurs relations avec les peoples des steppes // AAH. t.ХХХ.
Erdelyi I., Ojtozi E., Gening W.F. 1969. Das Graberfeld von Nevolino. Budapest.
Fettich N. 1926. Das kunstgewerbe der Avarenzeit in Ungarn // AH. I. Budapest.
Garam E. 1975. The Szebeny I-III cemetery // Avar Finds in Hungarian National Museum (Cemeteries of the Avar period /567-829/ in Hungary). Vol.1. Budapest.
Garam E. 1991. Die Awarenzeitlichen Funde aus Ungarn im Romisch-Germanischen Zentralmuseum. Bonn.
Hampel J. 1905. Alterthumer des Fruhen Mittelalters in Ungarn. b.ІІ-III. Braunschweig.
Kovrig I. 1975a. The Szob cemetery // Avar Finds in Hungarian National Museum (Cemeteries of the Avar period /567-829/ in Hungary). Vol.1. Budapest.
Kovrig I. 1975b. The Tiszaderzs cemetery // Avar Finds in Hungarian National Museum (Cemeteries of the Avar period /567-829/ in Hungary). Vol.1. Budapest.
Rulikowski E. 1880. Mogila w Helenowce w powiece Wasylkowskim na Ukrainie w roku 1879 zbadana // Zbior Wiadomosci do Antropologii krajowej”. t.IV. dl.I. Krakow.
Salamon A. 1969. Uber die ethnischen und historischen beziehungen des graberfeldes von Kornye (VI Jh.) // AAH. t.ХХІ, f.3-4.
Szabo J.G. 1975. The Pilismarot cemetery // Avar Finds in Hungarian National Museum (Cemeteries of the Avar period /567-829/ in Hungary). Vol.1. Budapest.
Torok G. 1975. The Kiskoros Pohibuj-Macko-Dulo cemetery // Avar Finds in Hungarian National Museum (Cemeteries of the Avar period /567-829/ in Hungary). Vol.1. Budapest.
Toth E.H., Horvath A. 1992. Kunbabony. Das Grab eines Awarenkhagans. Kieskemet.
Werner J. 1984. Der Grabfund von Malaja Perescepina und Kuvrat, Kagan der Bulgaren. Munchen.
Werner J. 1986. Der Schatzfund von Vrap in Albanien. Wien.
Zironkina O. 1997. Seltene Perlenformen des chasarenzeitlichen Graberfeldes von “Netailovka” (Metallovka) am Nordlichen Donec (Severskij Donec) // Perlen. Kolloquien zur Vor- und Fruhgeschichte. Band 1. Bonn.

А.В. Комар. Предсалтовские и раннесалтовский горизонты Восточной Европы (вопросы хронологии) / Сервер восточноевропейской археологии, (http://archaeology.kiev.ua/pub/komar.htm).

А.В. Комар. Предсалтовские и раннесалтовский горизонты Восточной Европы (вопросы хронологии) // Vita Antiqua, 2-1999. С. 111-136.